Мария Беркович - Нестрашный мир

– Рустам, давай-ка прогуляемся.

Потому что чувствовала: сейчас добрая, терпеливая Анна нас просто убьёт. Сначала-то всё было хорошо: мы нанизывали на проволочку большие бусины, Анна объясняла задачу Тане, Саше и Ирине. Потом лепили из теста. Весело.

Но Рустам устал и принялся дубасить тесто обоими кулаками, распевая: «а-а-лла! а-а-лла! улла! а! а! А!!»

Измученная Анна, которая к этому времени отчаялась объяснить Тане и Саше, что «на два больше» – это плюс, а не минус, схватила Рустама за шиворот и бросила себе под ноги. Он тихо лежал на животе под учительским столом.

Потом Рустам встал на колени и упал вытянутыми руками вперёд.

– Смотри-ка, – сказала Анна, – это он намаз делает! Эти… они ведь мусульмане? Или нет?

– Вроде мусульмане…

– Рустам, скажи: «Аллах Акбар».

– Хватит издеваться, – говорю.

– Да я не издеваюсь, – говорит Анна.

Рустам выглянул из-под стола и улыбнулся мне. Открыл рот и приготовился запеть.

Тут-то мы и сбежали.

Сижу в коридоре на корточках, а Рустам у меня на коленях. Благо что лёгкий. Весит как пятилетний в свои восемь. Улыбается мне и обнимает за шею. Я рада. Обычно он в порыве чувств колотит людей кулаками.

Семь лет из восьми он прожил на скотном дворе в Краснодаре. Не умел пользоваться туалетом и ложкой. Раздевался и голый валялся на полу в классе. Игрушки первый раз увидел в интернате.

На открытом уроке, помню, раздала всем детям конфеты. Наша преподавательница говорит:

– А Рустаму-то дайте тоже!

– Он не будет есть. Не знает, что это такое, – сказала Анна.

Мать приводит Рустама в интернат в понедельник и забирает на выходные. Каждый раз она вталкивает его в класс. Рустам рыдает и кричит «аба! аба!». Мать отрывает его от рукава дублёнки. Ни разу не поцеловала.

– А что вы хотите? Это ребёнок от нелюбимого человека!

Дорогой Лёва!

Редактор считает, что я должна объяснить читателю, где что происходит. Вообще-то, всё, что происходит, происходит во мне, но это ведь мало что объясняет. Ладно, я признаюсь, что работаю в разных местах и с разными людьми. А то большинство думает, что только с аутистами. Ну да, с ними я тоже работаю. В Фонде. И на Онеге [2]. Онега – это наш летний лагерь, он очень далеко. Письмо идёт целых две недели.

Ещё я иногда работаю в школе N, детдоме X и на дому. Но это, по правде говоря, не имеет ни малейшего значения.

Вхожу в комнату.

Ребёнок лежит на полу и рыдает.

Он в бешенстве, ему страшно. Успокаивать и отвлекать бесполезно.

Ложусь на пол рядом с ним и начинаю кричать, рыдать и стучать ногами.

(«Ты не один, я разделяю твои чувства, я такая же, как ты».)

Он на секунду перестаёт рыдать и взглядывает на меня. Мельком, искоса.

С остервенением кусает свою руку Я тоже кусаю руку

Через десять минут он перестаёт рыдать и начинает жалобно тянуть:

– Мммммммм…

Я тяну вместе с ним. Выстраиваю простую мелодию:

– Мммм, ммммм… МММ… МММ…

Он смотрит на меня и хватает за волосы.

Я хватаю за волосы его. Не больно.

Он отпускает меня. Берёт мои руки, кладёт к себе на голову.

Я глажу его.

Он отходит на два шага, останавливается и оттягивает пальцами нижнюю губу.

Посматривает на меня. Я повторяю за ним.

Он садится за рояль и играет.

Медленно нажимает на клавиши.

Я отхожу.

Нужно дать ему побыть одному.

Дорогой Лёва!

Дорогой Лёва!

Что-то я заснуть не могу. Хочется написать тебе об Анне. Есть люди, за которых мне хочется молиться.

Твоя мама говорит, что у нас каменное сердце. Так вот есть люди, которые могут это вылечить.

Первый раз я услышала Аннино имя просто так, без отчества.

– Один человек у нас пойдёт к Анне.

Всех учителей в начале практики нам представили по имени и отчеству.