Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее

В моем случае аплодисменты были представлены одобрительными рецензиями видных авторов – Десмонда МакКарти, Г. У. Стониера, Розамонд Леман (Desmond McCarthy, G.W. Stonier, Rosamond Lehmann) и других, о чьих отзывах я знала, но не имела случая их прочитать, поскольку издательство, рассылавшее выдержки из прессы, разбомбили вскоре после выхода книги. Участники чаепития в саду тем временем рассеялись по трем континентам, и некоторые больше друг с другом не увиделись, хотя все пережили войну.

Флугель в своем введении написал:

Он поздравил меня с «обладанием достаточным мужеством, чтобы преодолеть сопротивления и табу, до сих пор окружающие эту трудную и деликатную тему – сопоставимым с мужеством авторов, которые десятилетие или два тому назад бросили вызов соответствующим сексуальным табу».

В социологическом исследовании, опубликованном в 1965-м г., на которое я буду ссылаться ниже, Джеффри Горер (Geoffrey Gorer) писал: «В 1955-м г. я сформулировал свое осознание того факта, что смерть как предмет табу предшествует сексуальности». Флугель сформулировал то же самое осознание пятнадцатью годами ранее, но Горер не ссылался ни на него, ни на «Открытие смерти ребенком», хотя книга в период своей публикации широко рецензировалась. Правда, она появилась в 1940-м, когда англичане были больше заняты организацией собственной защиты от безвременной смерти, нежели размышлениями о психологии или социологии оной. Тем не менее, заявление Горера является одним из многих примеров того, как мы практикуем те самые табу, которым бросаем вызов. Быть первым, кто осмелился нарушить табу, – это выглядит очень отважно и смело, но, может быть, истинные новаторы едва ли отдают себе отчет в собственном мужестве, которое видят в них другие. Сосредоточиваясь на изучаемом объекте, они не ощущают невидимых барьеров вокруг него и даже могут быть изумлены тем, что все вокруг так восхитительно нетронуто и не исследовано. Однако «нетронутость» может быть иллюзией. Во всяком случае, позвольте мне именно так назвать мои собственные упущения в том, чтобы отдать должное предшественникам.

Также в 1955-м Боркенау опубликовал в «Двадцатом веке» (The Twentieth Century) работу, посвященную концепции смерти, где соединял идеи Фрейда с философско-историческим анализом, изящно и масштабно охватывая как палеолитический ритуал, так и современный тоталитаризм. Использовав в качестве исходной точки своих рассуждений противоречивость, обнаруженную Фрейдом в переживании смерти человеком, – бессознательно ощущающим себя бессмертным, но сознательно осведомленным о неизбежности смерти, – Боркенау обнаружил действие этих конфликтующих между собой позиций в каждой человеческой культуре и утверждал, в гегельянской логике: цивилизации, начинающиеся с отрицания смерти, завершаются ее акцентированием, и наоборот.

Психолог в силу своего образования, возможно, относительно близорук, когда речь идет о прослеживании исторических закономерностей. Что касается меня, то гегельянская идея воспроизведения культурных установок по отношению к концепции смерти или связанным с ней ритуалам кажется мне слишком четкой, чтобы описывать актуальное человеческое поведение, как оно развертывалось на протяжении веков. Предоставим историкам и археологам опровергать или развивать элегантные теории, мысля в таких временных диапазонах. При всем этом я вовсе не хочу сказать, что элегантность не есть достоинство для науки или что история человека не нуждается в гипотезах как макро– так и микромасштаба.