Елена Бурмистрова - Исповедь учителя, или История длиною в жизнь

Невозможно было забыть и то, что у нас в доме постоянно были гости. Я любила, когда они приезжали. В доме царила атмосфера праздника. Мама пекла вкусные пироги и готовила всякую вкуснятину. Однажды в нашем доме за столом собралось много гостей, они культурно общались и веселились. Вдруг из зала вышел огромный человек с обильной черной бородой, посмотрел на меня и спросил у мамы.

– Лида, а что с твоей дочерью?

– Не знаю, болеет она сильно, что-то с бронхами, говорят врачи.

– Нет, дорогая, твоя дочь – это моя больная.

Маме стало плохо. Дядька с бородой был самый известный «лёгочник» в округе. Он был заведующим отделения в туберкулезной больнице поселка Дебин.

Уже через неделю меня отвезли на обследование в Дебин, посёлок городского типа на левом берегу Колымы в Ягоднинском районе Магаданской области, в 60 километрах от Синегорья. Там я и осталась надолго. Это были трудные месяцы лечения. Я чувствовала себя плохо и физически, и морально.

…В палате было тихо. От мысли, что сейчас за мной придут, становилось страшно. Мои соседки по палате куда-то все вышли: кто прогуляться по больничным коридорам, кто к приехавшим родственникам, кто и на улицу, подышать свежим воздухом. Я устала от больницы. Шел четвертый месяц пребывания в стационаре. Дни тянулись медленно. Я была как маленький затравленный зверёк, оторвавшийся от бабушки и не приставший к родителям. Я понимала, что меня хотят вылечить, но страх нахождения тут, в другом городе за много километров от мамы и еще дальше от бабушки, меня съедал. Я стала заражаться от своего же страха.

Это был День Сурка. Каждое утро я просыпалась, умывалась и шла есть невкусную больничную пищу. Заставляли съедать всё, так как таблетки нужно было пить после еды. После этого я шла к стенду возле ординаторской и брала свой пузырёк с приготовленными на утро таблетками. Иногда они не вмещались в один пузырек, и медсестра ставила мне их два. Я пила утром приблизительно 20-25 таблеток. В обед столько же и вечером чуть меньше, зато на ночь были ещё и уколы. Но самая страшная и неприятная процедура – «заливка». Процедуру делал сам Дядька с бородой, заведующий отделением, впоследствии, названный моим крёстным отцом за то, что вытащил меня заново на свет божий. Мне что-то заливали через нос в лёгкие. Для этого через ноздри проталкивали трубки. Это было противно и очень больно. Дни, когда эту процедуру не делали¸ были для меня счастливыми. И именно в такие дни отец был со мной рядом. Через день он мотался при своей занятости ко мне, чтобы приободрить меня и привести что-то вкусное, приготовленное мамой. Мы сидели в больничном коридоре и разговаривали, он даже умудрялся находить время, чтобы объяснять мне темы по алгебре, которые я боялась пропустить в школе. Его приезд был всегда праздником. Иногда они приезжали вместе с мамой, тогда мне было хуже, я не хотела, чтобы они уезжали обратно и плакала.

Калужская область 2013 год

Вам когда-нибудь было действительно страшно за близких? Это ужасное чувство. Оно не поддается описанию. Новость, услышанная от дочери, поставила меня в безысходное положение и кинула в глубокую пропасть страха и ужаса.

Мы сидели с дочкой на диване, она плакала. Телефон звонил без остановки. Мы обе были под впечатлением от возникшей ситуации.

– Яна, ответь! – сказала я, не выдержав этого бесконечного звона.

Она выключила звук, но светящийся дисплей меня раздражал.

– Ты не можешь не отвечать ему вечно!

– А что я скажу?

– Правду!

– И что? Расставаться? – слезы лились по её щекам.

А моё сердце хотело выпрыгнуть от боли, которую я испытывала, глядя не неё.

Я собралась с силами и попыталась как-то вяло защитить ее парня, с которым она только что начала встречаться. В исходе событий я была уверена на сто процентов. Зная современную молодежь, в чудеса верить было трудно. Кому нужны проблемы, да ещё и такие! Я почти смирилась с мыслью, что удар от расставания будет ещё сильнее, чем от диагноза. Забирать её надо из Москвы, домой. Пусть будет тут, со мной. Что-то придумаем, как-то выкарабкаемся.

Но чем больше до меня доходила правда, тем меньше я была уверена в благополучном исходе. Я всегда была мнительной, тысячу раз ставила себе страшные диагнозы и жила с этим. Но что касалось дочери, то я теряла самообладание сразу, если что-то у нее шло не так. Это был удар. Я старалась делать вид, что я в порядке и принимаю правильные решения, ищу выход из этой страшной ситуации, но это было только у неё на глазах. Когда она уезжала в Москву, я забывала, что нужно есть, спать, я делала только одно – ревела. Я не спала ночами, не могла. Я довела себя до того, что засыпала на переменах в классе. В школе я ни с кем не общалась. Единицы знали, что что-то случилось и только потому, что приходилось несколько раз отпрашиваться, да и подробности я тоже никому не говорила.