Елена Шолохова - Звезда

Она орала так, что рот сделался квадратным, а на лбу вздулась кривая жила. Вместе с криком вылетали капельки слюны. Не знаю, что больше вывело меня из себя: её слова, истеричный вопль или это красное, обезображенное гневом лицо, мало похожее на лицо моей матери. В общем, едва она закончила свою тираду, я швырнул о стену недопитый чай и рявкнул:

– Да пошла ты! Идите вы все лесом, благородные и нравственные!

– Как ты с матерью разговариваешь? – вскинулся отец.

– Как хочу, так и разговариваю. Тебе нравится плясать под её дудку – пляши ради бога. А меня эти проповеди уже достали. Сами-то только на словах и благородные. Только рассуждать и умеете, а на деле – пшик.

– Мы, по крайней мере, за рамки приличия не выходим, – отец говорил устало и выглядел измождённым, может, оттого и у меня запал как-то быстро угас.

– Рамки приличия, – хмыкнул я. – Разве в этом благородство?

Я ушёл к себе. Из-за двери доносились причитания матери:

– Ты это видел? Теперь ты понимаешь, кто у нас вырос? А ты ещё вечно его защищаешь! В следующий раз он вообще меня ударит…

Отец говорил тихо, и слова его терялись в её всхлипах, вздохах, суетливых шагах.

Отца я всегда любил, в детстве даже восхищался им, мечтал на него походить. Однажды, классе во втором, я случайно подслушал разговор двух тёток. В тот день к нам нагрянули гости и меня отправили гулять, чтобы не мельтешил под ногами. Тогда мы ещё жили в обычной панельной пятиэтажке. В соседнем подъезде обитал Серёга Шевкунов, вернее, он и сейчас там живёт, это мы потом переехали. Их квартира располагалась как раз на третьем этаже, как и наша, через стенку. Мы даже с ним перестукивались иногда. Окна тоже смотрели на одну и ту же сторону, и балконы находились совсем рядышком. Вместо того чтобы идти гулять, я помчался к Серёге. На балконе мы и засели. Как сейчас помню, стоял сентябрь, а солнце жарило по-летнему. Через какое-то время Серёга заметил этих тёток. Они тоже вышли на балкон – покурить.

– У вас что, гости? – шепнул он.

Я безразлично кивнул. Мне и в самом деле не было до них никакого дела, пока одна из тёток не сказала:

– Не понимаю, что Саша нашёл в этой Томке. Такой видный, интересный мужчина мог бы найти себе и получше.

– Это точно, – поддакнула вторая. – Ни рожи ни кожи. Одевается безвкусно. Ни ума, ни талантов.

– Я тебя умоляю! Какие могут быть таланты или ум у этой деревенщины? Она же нигде не училась, ну кроме сельской школы, разумеется. И нигде не работает.

– Вот-вот! Ладно бы хорошей хозяйкой была. Некоторым мужикам этого и надо для полного счастья. Но нет, она ему даже не гладит! Ну а как готовит – я уж молчу.

– Как бы не отравиться после сегодняшнего обеда, – тётки захихикали.

Я опустился на корточки, к глазам подступили слёзы. А потом увидел коробку с картошкой. Схватил парочку покрупнее и швырнул в тёток. Они взвизгнули, заорали. Гляжу, а в них ещё летят клубни – это уже Серёга. Тётки с криком забежали в квартиру.

– Тебе теперь влетит, – сказал я.

Серёга пожал плечами, мол, плевать.

– Так им и надо! Жаль, сбежали быстро.

И мы захохотали. Не знаю, как Серёге, но мне влетело по первое число. Когда я заявился домой с прогулки, тётки собирались уходить, и папа вместе с ними – провожать пошёл. Они меня как увидели, так и накинулись обе сразу:

– Это он! Это он!

Мать меня отлупила тут же, на месте. Тонким ремнём, чтобы побольнее. Грозила всяческими лишениями. Потом вернулся отец и позвал на разговор. Я ему всё и выложил. Он хмурился, хмурился, а потом как прыснет. Но попросил матери ничего не передавать, мол, он сам разберётся. Я не знаю, что он ей сказал, но лишений не последовало, а те две тётки больше в гости к нам не приходили. Вообще, отец всегда мне говорил, что многие поступки имеют две стороны: хорошую и плохую: «Вот как тут – поступок плохой, а мотив – хороший». Он и позже в каждой моей выходке искал эту самую хорошую сторону. Не то что мать. Для неё всё чёрно-белое. И видит она только то, что на поверхности.

И ещё, хоть в том я не мог признаться даже самому себе, но с годами всё чаще приходила та же мысль, за которую я когда-то закидал картошкой тёток: что отец нашёл в ней такого? Почему выбрал её и любит так, что терпит все закидоны и слова против не скажет? У меня-то самого терпение давно закончилось.

Можно ли так: хотеть увидеть человека и одновременно не хотеть его видеть вообще никогда? Так было со мной. Порой меня захлёстывало желание увидеть её, Дубинину, аж в груди щемило. Иногда даже давал слабину и смотрел фото со дня рождения Макса, где заснял Алёнку во всех ракурсах. Но стоило взглянуть на её лицо, как тут же закипала злость. И ненависть. Так и видел, как этот чёртов Сорокин лапал её, а она смеялась. Зато от щемящей тоски вмиг не оставалось и следа. Фотки Дубининой я не удалял. Не то чтобы хранил специально. Просто считаю все эти «порву и выброшу» истерическими выходками.