Ввела я его в избу, положила на печь, напоила мяткой да шипишным цветиком. Наутро старче совсем окреп.
Пожил старче денек-другой. Подумала я, поглядела. Вижу - тихонький да простенький, больше спит, да богу молится.
- Пущай, - думаю, - живет в избе, куда, мол, его погоню, старца древнего? Словно он ребеночек махонький. А тут стужа такая лютая настала. Куда, мол, его на мороз погоню? Авось не объест. Как-нибудь зиму проживем. И мне будет спокойнее вдвоем в избе жить. Все как будто я не одна.
- Голод у нас, - говорю ему. - Не знаю, чего есть будем.
А он вытащил котомочку, развязал. Полна котомочка лепешками.
- Вот, - говорит, - лепешечки. Господь не оставит. Будем сыты. Проживем.
И поселился он у меня до весны, зиму коротать.
IV
А зима все лютей да лютей становится. Каждый день такие морозы стоят, просто - страсть. Измаялись мы совсем. Стужа да голод - вконец изморили.
Стала и у меня крупка подбираться. Остался один мешочек.
- Ну! - говорю старику, - мучки мы деткам оставим, а сами будем голодно месиво есть.
Вот натолкем мы сушеных грибков, да с мякиной намешаем, да чуточку, саму малость, с наперстка два, подсыпим мучки, замесим и лепешечек напечем.
Ну, и ничего, питались мы этими лепешечками вплоть до масляной.
А признаться сказать, мы и масляну, кака-така, забыли. Кака уж масляна, когда ни у кого и мучки, почитай, нет!
Каждый день народ собирался за гумном, знаешь, там тако место есть, кругом прозывается.
Помирать-то одному в избе неохотно, ну, и ползут все на круг. Испитые такие да желтые, страсть смотреть!
Кажинный день кого-нибудь везут хоронить.
Каждый день десяцкий обходил избы: не вымерли ли где?
А то с семьей Антипа Касмарева беда приключилась. Три бабы, да два парня, да мальчонок - все перемерли. А нам это и невдомек: почему, мол, никто из них на круг не приходит? - Да через неделю кто-то в избу к ним заглянул; а они все мертвые! - Ребеночек - вон с Васену - так тот на порожке, голубчик, свернулся, ручки к животику поджал, да так и застыл - ровно спит...
Дух от них из избы-то несет такой самый противный. Знамо дело мертвечина, все равно, что падаль.
Ну, после этого мы уж и доглядывали друг за дружкой. Как если что... так сейчас и убираем.
V
Святая была поздняя. К Святой мы все прибрались. Чистые рубахи понадевали, друг с дружкой попрощались. Как есть к отходу изготовились.
На последних днях Святой говорю я старичку:
- Мучки-то у нас почти ничего не осталось. Чем мы деточек-то прокормим?
Старичок мой полез на печку, добыл свой кошель - развязал. Глядь!.. а у него почитай все лепешечки-то целы, да и те, что мы напекли из грибков, почитай, не съедены лежат.
- Как это ты, - говорю, - божий человек, чем питался?
- А я, - говорит, - половиночками. Ты съешь целую лепешку, а я, - говорит, - половиночку - вот оно и накопилось.
Отобрал он лепешки с грибами.
- Вот это, - говорит, - мы будем есть, а это будем деточек кормить, а там - что бог даст.
Только не привел бог долго держать вас на лепешечках.
Настало воскресенье. День был такой ладный. Тепло; солнышко светит. На полях травка зазеленела. Собрались мы все на кругу; ни живы, ни мертвы... Спасенья не чаем.
А с круга, знаешь, дорога - вся видна.
И видим мы, что как будто словно обоз идет.
Диву дались мы.
Что ж думаешь?-хлебушка из губернии прислали!
Наперво мы сгоряча не поверили, а как въехали возы, да разглядел народ, так и - и батюшки! Такая оказия случилась! Бросились это на возы, словно звери голодные, кули все сронили, расшили, - да муку-то горстями за пазуху, в подол, в рот.
Кричат им: "Погодите, зря, мол, нельзя!" Так куда-а! Галдят, рычат, дерутся, друг у дружки рвут. Просто собаки голодные!
Одначе с этой муки-то, с непривычки-то - сами себе смерть причинили.
Померло тогда нас без малого два десятка, - всего-то во все голодное время - померло сотни две. Мало кто жив остался.
Ну, мы тут отдохнули!.. А там и еще мучки нагнали.
А урожай в тот год был такой, что просто никто не запомнит!.."
Любариха замолкла.
- А куда же, мама, старичок-то девался? - спросила Машутка.
- А старичок-то ушел. После Святой вскоре и ушел. Посидели молча немного.
Любариха поглядела в оконце, который, мол, час, не светает ли?
А Васена спал во всю ивановскую, прикорнув на коленки у сестры.
- Отнеси его, Машутка, да уложи, - сказала Любариха, - да и сама ложись: время не раннее. Видишь, как мы с тобой, доченька, заболтались!
VI
Полегла Машутка, но вместо сна пришла бессонница.
Читать дальше