Сергей Цымбаленко - Жили-были мы с братом

Я поднимаю голову. Дед неподвижно смотрит в книгу, веки чуть прикрыты. Они испещрены прожилками и кажутся прозрачными. Дед тоже загадка. Он похож на портрет, когда замирает в какой-нибудь позе. Но дед все-таки оживает.

Внизу грохает дверь. Мама пришла! Я бросаюсь вниз с криком:

– Мама, я здесь!

Она подбирает с полу пальто деда, устало улыбается мне, потом переводит взгляд на Лешку. Тот склонился над тетрадкой за столом. Сердитые морщинки на мамином лице разглаживаются.

– Уроки учишь? Вот и хорошо. Учительница жалуется, что мало занимаешься. Мог бы на четверки и пятерки учиться.

Знаю я, какие это уроки! Небось стихи пишет. Рот перепачкан чернилами. Тоже мне, поэт.

Мама открывает крышку швейной машины и берется за шитье. Машинка старая, ногами крутить надо. Новые, электрические, мама не любит. На меня никакого внимания. Я снова заглядываю к деду – он так и сидит с книжкой, не шелохнувшись. Скучно. Сажусь на лестницу и шумно вздыхаю.

Всем хорошо. Дед – ученый. Мама – портниха. Лешка – стихи пишет. А я кто? Хоть бы стать кем-нибудь. Лучше всего принцем. Точно, вхожу в комнату – на боку шпага, сапоги с высоким каблуком, как у мамы. Лучше я появлюсь не один, а с тетей. Раз у меня шпага, я отвоюю тетю у этого «Он» и сделаю принцессой. «Он» посажу в пустой портрет, пусть сам посидит, помучается!..

Мирно стучит швейная машинка. Я вздыхаю. Принцем быть хорошо, а сейчас чем заняться?

Подхожу к Лешке. Он отворачивается. Сердится, что я бросил его в разгар игры. А если у меня дело важное? Виновато вздыхаю – не помогает. Заболеть, что ли? Сразу обо мне все вспомнят, забегают.

– Леш, у меня голова болит, – шепчу я.

Глаза у брата сразу добреют.

– Ой, мама, Вовка заболел!

Машинка перестает тарахтеть. Мама подозрительно смотрит на меня.

– Ну-ка, иди сюда. – Теплая рука касается лба. – Что у тебя болит?

Я опускаю глаза.

– Голова…

– Алеша, намочи полотенце.

Сидеть с мокрым полотенцем не очень-то приятно. Голова на самом деле начинает побаливать. И опять никакого внимания. Нет, Лешка подходит, дышит в затылок. Я начинаю тихонько стонать.

– Больно, да?

– Еще как!

Я поворачиваюсь к Лешке. Ему меня жалко. Он меня любит.

– Хочешь, прочитаю, что написал?

– Ага, – киваю я.

Лешка устраивается рядом, смущенно улыбается и читает стихотворение. Про солнце, про то, как все почему-то плачут и улыбаются во сне. В общем, непонятно.

– Расскажи лучше сказку, страшную, – прошу я и заранее обнимаю руку брата, чтобы не очень пугаться.

Лешка усмехается. Глаза его округляются, когда он рассказывает про темный лес, темную избу… В общем, про все темное. И про мертвецов. И вдруг как заорет:

– Отдай мою руку!

От неожиданности я вздрагиваю, а потом начинаю смеяться. Лешка тоже.

– Что-то ты развеселился, больной, – ехидно замечает мама.

– Я уже выздоровел! – весело кричу, срываю с головы полотенце и ношусь, размахивая им, по комнате.

Сверху спускается дед.

– Что случилось?

– Ничего особенного, – успокаивает его мама. – Просто Вовка с ума сошел.

Дед стоит, раздумывая, машет рукой и плетется наверх.

– Шут гороховый, – выговаривает мне мама.

Я замечаю, как дрогнули у нее уголки губ, сдерживая улыбку. Значит, не сердится. Шут – неплохое занятие! Я корчу рожи, от чего брат начинает валяться по полу от смеха. Мама крепится, крепится – да как захохочет. На весь дом!

Опять появляется дед.

– Все еще этот сумасшедший буянит?

– Я не сумасшедший, – объясняю ему. – Я шут гороховый!

В подтверждение корчу ему рожу. Дед долго смотрит, не мигая, потом отворачивается и лезет к себе.

Я всегда засыпаю, обняв Лешкину руку. Чтобы не страшно было. Наша кровать деревянная. Вернее, она железная, но ее устилают досками. Одна из них короткая и часто вылетает. Спишь себе спокойно, хорошие сны видишь. Вдруг во сне мост начинает рушиться или с крыши падаешь. Значит, доска упала. Такая вредная!

На этот раз просыпаюсь, потому что слышу сквозь сон всхлипывания. Открываю глаза… Брат при свете карманного фонаря (чтобы мама не заметила) читает потрепанную книжку.

– Ты чего не спишь? – спрашиваю я испуганно.

Лешка закрывается от меня книжкой, шмыгает носом и гудит:

– Спи, Вовка, спи.

– А зачем плачешь? – не унимаюсь я.

Лешка открывает лицо, улыбается, кивнув на книжку:

– Человек тут такой…

– Где?

Я с любопытством смотрю на листы, но там только непонятные буквы.

Лешка говорит:

– Тут про Тиртея написано…