Евгения Ярцева - Happy End для девчонок

Мало ли кто мне нравился, нравится и будет нравиться, урезонивала я себя. Всех и не сосчитаешь. С какой стати, твердила я себе, зацикливаться на человеке, который, во-первых, не в моем вкусе, а во-вторых, встречается с моей сестрой. Покушаться на единственного ухажера родной сестры? Да никогда! Ни за что! Большей нелепости и представить себе нельзя!

Однако в мире, к сожалению, встречаются люди, в чьи головы приходят именно нелепости. И я, как выяснилось, принадлежала к злосчастной породе нелепо мыслящих людей.

С другой стороны, ход моих мыслей был по-своему логичным. Мне все больше нравился Катин кавалер – это минус. Однако сестра общалась с ним по-дружески нейтрально и, помнится, говорила, что он ей «до лампочки». Это плюс! Зато они друг на друга похожи – что называется, из одного теста; и сестра, очень может быть, рассуждает так же, как еще совсем недавно рассуждала я: из похожих людей получаются образцовые пары. И встречаются они давно, больше года. Глядишь, годика через четыре сестра решится выйти за него замуж. А ждать он умеет, это ясно. Еще один минус… Встречаются-то встречаются, но Игорь никак не демонстрирует, что он от сестры без ума. Плюс! Правда, он не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ. Да еще и объявил во всеуслышание, что он «однолюб». Опять минус. Самый жирный минус… Хм, действительно ли он настолько жирный? Ведь если Катя к Игорю равнодушна, что мешает ему стать однолюбом в отношении кого-нибудь другого?..

Чтобы не разбираться до посинения со всеми этими плюсами и минусами (с устным счетом у меня всегда были нелады), я решила действовать напрямик. Однажды под вечер, когда Катя торчала перед зеркалом в ванной комнате и гудела феном, укладывая волосы новым способом, я подошла к ней и с места в карьер бухнула:

– Ты собираешься выходить замуж? – с ударением не на «собираешься», а на «замуж».

Сестра аж дернулась, отчего вилка выскочила из розетки. Фен послушно заглох.

– П-почему ты сп-прашиваешь? – пробормотала она, запинаясь и краснея.

– Просто так. Интересно.

– Да с чего ты взяла, господи боже мой, – растерянно проговорила Катя и вставила вилку обратно в розетку.

– Значит, не собираешься?

– Нет, – ответила она, но не сразу и как-то приглушенно. Впрочем, мне это, возможно, показалось, и голос у нее был обыкновенный – просто его заглушал фен.

Эти планы замаячили в моей голове, когда в окно, распахнутое настежь, влетела тополиная пушинка и, поплавав в воздухе, легонько опустилась ко мне на стол. В нынешнем году тополиный пух повалил внезапно и густо, как февральский снег, собираясь в невесомые, колышущиеся от малейшего ветерка сугробы у скамеек в скверике, тротуарных бордюров и стволов самих тополей. И я, глядя на пушинку, вдруг осознала, что погода-то наладилась, что на дворе почти лето и что я уже почти месяц не гуляла по городу…

Раньше мы с Владом бродили по городу часами. Это стало традицией едва ли не с первого дня знакомства. Мы с удовольствием шлялись по центру без какой-либо цели, без определенного маршрута – просто шли куда глаза глядят. Обошли все набережные, прошагали по всем мостам, постояли на всех смотровых площадках, с которых открываются величественные панорамы. Прогулялись по всем бульварам, украшенным разноцветной иллюминацией. Прочесали десятки боковых улочек, уводящих от центральных магистралей и проспектов в лабиринты закоулков, тупичков, двориков… Заворачивали наугад в эти старые дворики, где стояли высоченные вековые деревья и низкие домики, тоже вековые: некоторым сровнялось целых два века! Оказывается, в нашем городе еще остались такие дома-старожилы, помнившие войны, революции и даже крепостное право. Как-то раз Влад потащил меня в места, где жил в детстве, которые сам называл трущобами. И точно, здесь не сияли световой рекламой супермаркеты, почти не ездили машины, на пути нам не попалось ни единого светофора; здесь было непривычно тихо – эхо цивилизации не докатывалось до захолустных переулков, которые, вместо того чтобы расходиться друг от друга геометрическими лучами, виляли, петляли и кружили, то карабкаясь в гору, то устремляясь круто вниз. Влад показал мне дом, в котором вырос. Ветхий трехэтажный домишко, причем первый этаж был каменным, второй и третий – деревянными, а крышу венчала настоящая кирпичная труба, сохранившаяся со времен, когда человечество еще не обзавелось таким полезным изобретением, как центральное отопление. Уже нежилой, с глухими темными окнами, дом обреченно дожидался, когда его сотрут с лица земли. Рядом торчало разлапистое дерево с толстенным шишковатым стволом. Влад сказал, что это груша и что летом он, бывало, забирался на нее повыше, уплетал грушки, до которых удавалось дотянуться – мелкие и жесткие, зато сладкие, – и швырялся огрызками, целясь в трубу.