Мария Ботева - Сад имени т. с.

Три дня мы туда-сюда ходили, за вещами и обратно, чаще даже не ходили, а бегали. Надо было переехать в эти три дня, не растягивать, допустим, на неделю. Нам сказали, что потом приедет специальная машина, которая начнет ломать дома. Но она не приехала до сих пор, зато в деревне отключили электричество и все остальное. Мы уже три недели живем в новом доме, а из окон нашей с Сашкой комнаты и кухни видим свою деревню.

Мы с Глебом носили вещи после школы. Васька сидел с Сашкой, потому что болел и не учился. Мама работает то утром, то вечером, в свободное время она упаковывала и приносила вещи в новую квартиру. У папы куча работ, и он пытался успеть забежать домой между ними. Но в конце концов поступил хитрее всех. Раздал несколько ящиков и коробок соседям, и когда кто-то из них переезжал, то они и их увозили на машине. Он бы мог сам отвезти на нашей серой Фросе, но она, как назло, была сломана и никак не хотела чиниться. Папе никто не мог отказать, такой он обаятельный. Правда, мы не запомнили, кому что досталось. И до сих пор иногда соседи во дворе просят нас передать папе, чтобы зашел и забрал дрель, старые дырявые валенки или тяжелючий ящик непонятно с чем.

– Что там может быть? – говорит наш папа и отправляется в соседний подъезд. Никто не знает. Папа звонит Глебу и просит его прийти помочь, ну и меня можно захватить заодно.

Этот ящик хранился у дяди Толи. Как только они подняли его к себе? Хоть и на лифте, но до него же еще нужно дотащить. Мы в таких ящиках из заборных досок храним картошку, но у них хотя бы ручки есть, а у этого нет, приходится браться за дно. Папа с Глебом взялись с двух сторон, но папе неудобно – у него же трость в руке. Надо или бросать ее, или не трогать ящик. Он передал мне свою палку и сразу стал сильнее хромать. Когда же он вылечится? Во дворе новые соседи на него сначала оглядывались, как будто это какое-то чудо – человек с тростью! В деревне-то все знали, что наш папа то больше, то меньше хромает, никто внимания не обращает. Здесь тоже привыкнут, но пока еще не привыкли.

Еле-еле этот ящик доволокли папа с Глебом до лифта. Тут дядя Толя как будто проснулся, сунул ноги в валенки, надел куртку и поехал с нами вниз. Он тоже живет на шестнадцатом этаже, как мы, если что, можно перестукиваться в стенку. Но мы не стучим: в деревне мы жили через один дом и не привыкли беспокоить друг друга по пустякам. Если что-то очень нужно, всегда можно дойти. Так и тут, мама сказала, что не надо стучать, только в крайнем случае, если, например, воры полезут, а мы одни дома. Но тогда лучше не в дяди-Толину стенку, а по батарее: так нас больше человек услышат. Но это не очень правильно, мне кажется, тут почему-то часто стучат по батарее, я слышала несколько раз. А куда бежать – непонятно. Может, к кому-то лезли воры, а я не разобралась к кому. Ни к кому, наверно, не лезли, все бы уже знали, если бы так.

Дядя Толя помог нам дотащить ящик. Он долго метался, кого ему заменить: папу или Глеба? Глеб еще не совсем вырос, а папа хромает. Я то отдавала папе его трость, то забирала снова. В конце концов от лифта до двери подъезда и от подъезда до подъезда ящик тащили папа и дядя Толя, до лифта – папа и Глеб, а от лифта до кухни – Глеб с дядей Толей. По-моему, все справедливо.

Дома папа долго держался за колено, мама ходила мимо него и сердилась, а он только улыбался и говорил:

– Ничего, ничего.

И правда, через два часа как будто стало ничего. Папа встал, походил, нашел гвоздодер и оторвал им крышку ящика.

– Надя! – закричал он на всю нашу новую квартиру. – Надя! Иди скорее!

На кухню прибежали мы все. Сначала я ничего не увидела, братья и мама стояли вокруг ящика, загородили вид. А потом поняла, почему он такой тяжелый: стенки внутри были обиты то ли железом, то ли толстой фольгой, а внутри лежали какие-то старинные бумаги. Мама смотрела на них и молчала. Потом села на пол возле ящика.

– Серёженька, это же невозможно. Где они были?

– На чердаке. Мы с Толиком спускали. Я не стал открывать, подумал, на новом месте разберусь. Вот что тут, оказывается…

– Я думала, мы потеряли это всё. Папа же не сказал, где документы.

– Мам, это чего? – спросил Васька.

– Родня, – ответила мама.

Оказывается, это бумаги всей нашей семьи: фотографии, дневники, письма. Лет за сто. Ладно, не за сто, лет за восемьдесят. Бумажные елочные игрушки, маленькие отрезки клеенок, которые завязывали младенцам в роддоме, на них записан рост и вес ребенка, пол, дата и время рождения.