Григорий Федосеев - Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи

– Не надо, дедушка, драться, – сказал спокойно, не без лукавства подросток.

– Я тебе покажу, пескарь, как гайки отвинчивать! Думаешь, не вижу, что ты тут за атамана?!

– Ну, пускай я, – с достоинством ответил Копейкин. – Могу пойти на переговоры.

– Гайки давай, а не переговоры, разбойник!

– Выпускайте всех собак, тогда и гайки получите, а то никуда не уедете.

Старик перевёл сузившиеся от гнева глаза на осмелевших мальчишек, на свою скособоченную телегу и, трезво оценив обстановку, прошипел:

– У-у-у, змеёныш!..

Он долго возился над люком ящика. Наконец, дверка распахнулась, и собаки, чуть не передавив друг друга, вырвались на свободу.

Ребята неистовствовали, кричали, прыгали, свистели. Они помогли старику надеть колеса, усадили его в телегу. С каким-то удивительным безразличием к ударам кнута мерин засеменил по дороге. Свернув в переулок, старик оглянулся и угрожающе потряс в воздухе кнутовищем.

…Моя квартирная хозяйка Акимовна – добрейший человек. Она всю жизнь работала на приисках, прожила тяжелую жизнь и до старости сохранила большое трудолюбие. Я не помню её праздной. Всегда занятая какими-то хлопотами, вечно беспокойная, она находила время заботиться обо мне, и это всегда трогало меня.

– Что же вы так долго не приходили обедать? Щи перепрели, – упрекнула она.

– Виноват, Акимовна! На улице задержался. Собачник поймал соседского Жулика, а ребята не захотели отдать.

– Жулика! – всплеснула руками старушка. – А что же вы смотрели? Табаку бы ему в нос, живодёру! Сроду в посёлке собак не ловили, а нынче, вишь, «Заготпушнина» учредила собачника – житья не стало собакам. Ну и что же?

– Смотрел я на ребят, знакомился. Копейкин у них за главного. Чей он сын, не знаете?

– Копейкин?.. Отродясь фамилии такой не слыхивала. Видать, не здешний. Звать-то его как?

– Не знаю, шустрый такой паренёк.

– Они, милый, на шкоду все шустрые. Чего учудить – занимать не пойдут, – ответила Акимовна не без гордости. – Наша улица издавна в славе ребятами и без Копейкина. Выдумают же такую фамилию! Обличия какого из себя?

– Конопатый мальчишка.

– Конопатый?.. Ума не приложу, чей он. Конопатых у нас на улице нет, – твердо заявила старушка.

Уже всё было готово к нашему отлёту: упаковано снаряжение, продукты, инструменты, личные вещи, но ледяной аэродром на реке, где нас с Василием Николаевичем должны были высадить, затопила наледь, и теперь там невозможно было посадить самолёт. Обещали подыскать другую площадку – а это не так просто – и я с ужасом думаю: как бы нам надолго не задержаться в посёлке.

Давно меня гнетёт тоска по тайге. Она приходит сразу, как только появляются первые признаки весны. Они во всём: и в мягком хрусте снега под ногами, и в сдержанном молчании птиц, и в синеве неба, и даже в шуме леса. Как-то вдруг – без ветра – заволнуется он, зашумит и замрёт, точно обескураженный чем-то. Вот тогда-то и становится невмоготу беспечная жизнь в четырёхстенной избе. Хочется встретиться с бурей, со зверем, с вёрстами – с бесконечными вёрстами непознанного пути. Потянет к вольным, близким сердцу просторам с хвойным воздухом, с лопнувшими почками берёз, с птичьим криком и затяжными весенними закатами.

Сегодня резко похолодало. На окнах мороз выгравировал замысловатые узоры. С неприветливого серого неба падают невесомые пушинки снега. Они копятся на остывшей земле, сглаживая шероховатую поверхность белизною. Опять зима.

Так нередко бывает после тёплых, по-настоящему весенних дней: ударит нежданно трескучий мороз, завоет пурга – это зима, собрав остатки сил, напоминает о своем грозном могуществе. Не очень-то радует такая погода.

После обеда ко мне зашёл Василий Николаевич, мрачный, как грозовая туча. Ему-то, всю жизнь проведшему в тайге и привыкшему в это предвесеннее время уже находиться где-то далеко от поселений, особенно не по душе наша задержка. Мы долго молчим. Я бесцельно гляжу в окно. Василий Николаевич лениво набивает трубку табаком.

– Когда же полетим? – вырывается у него.

Я ничего нового сказать не могу и молчу.

– Собакам и то надоело ждать. Утром зашел проведать Бойку и Кучума, они не ласкаются, в глаза не смотрят, будто я виноват, – рассказывает он.

– Хватит, Василий, тут и без твоих разговоров тошно. Ещё немного потерпи, найдут новую площадку на реке, часа не задержимся – улетим.

В комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.

– К вам дедушка пришёл, войти стесняется, может, сами выйдете? – сказала она мне, заваривая чай.