Григорий Федосеев - Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи

Пашка, улучив момент, таинственно, шепотком хвастается мне:

– Зверей живьём ловим с дедушкой!

– Ну и как? – спрашиваю я тоже шёпотом.

Парнишка безнадёжно машет рукой и исчезает. В палатке тепло и уютно. Больше, кажется, ничего и не нужно. Сбрасываем обледеневшие телогрейки. Нежный запах отогретой кедровой хвои, смешанный с запахом оттаявшей земли, напоминает весну. Она как будто с нами вошла в палатку. В железной печке буйствует огонь. На колышке, вбитом в землю, стоит зажжённая свеча. Приятный полумрак.

– Ишь как славно вызвездило, к утру непременно корку снежную натянет, – говорит Гурьяныч, протискиваясь через низкое отверстие внутрь палатки. – Чайку горячего или с супа начнем?

– А вы не беспокойтесь, у нас тоже кое-что есть.

– Гости сыздавна на хозяйских харчах, – заявляет старик, ставя на раскалённую печь котелок с супом.

Вваливается Пашка с ведром снега. Он застёгивает вход, и мы отгораживаемся от зимы полотняной стеною. С минуту молчим. Всем хорошо. С каждым глотком горячего воздуха возвращаются силы, и ты будто начинаешь чувствовать всего себя, каждый сустав, каждую косточку. Какая благодать – тепло!

– А для чего вам, Гурьяныч, понадобились живые звери? – спрашиваю я.

– Уже доложил, везде поспел! – Старик косится на внука. – Да на днях вызывали меня в колхоз, председатель говорит: «Выручай, Гурьяныч, в маральник заскочили волки, нашкодили, окаянные, трёх зверей зарезали. Надо из тайги пополнить поголовье». Я, конечно, отказываюсь: дескать, какой из меня теперь зверолов! А он напирает, говорит: «Государственное дело, помоги, некому больше». Раньше-то я лавливал и маралов, и коз, и медведей, а теперь мне не сезон. А он свое: «Отлови хоть одного!» Уговорил. Отпросил я в школе Пашку на два дня, поехал сюда, да, видно, зря… – голос старика безнадёжно смолкает.

– В ваши годы, Гурьяныч, зверя поймать, конечно, трудно.

– Не в том дело. Поймать – небольшая хитрость, справились бы вдвоём с внуком, – старик тяжело поднял на меня глаза. – В тайге марала не стало – ловить некого. Сегодня все ключи пониже стоянки с Пашкой обшарил, следа в глаза не видали, будто вымерло всё. На что это годится?!

– Куда же звери девались?

В горле Гурьяныча громко хлюпнул глоток. Дрожащей рукой старик снял с печки суп, сказал обвиняюще:

– Истребили! Без надобности истребили! С каждым годом зверь на убыль идёт.

– Может, маралы перекочевали в другие места, тайга тут обширная, – пытался я успокоить его.

– Нет, извели. Тут ли зверю не жить зимой?! Нечего греха таить: браконьерство развелось, один перед другим, все с ружьями… Матка ли попалась на глаза или телёнок – всё под выстрел! Где уж тут живности быть…

– К ответу надо их, Гурьяныч, – говорит Василий Николаевич.

– Была бы моя власть… А председатель сельсовета отворачивается от разбоя, Закон об охране зверя под сукном держит, закрывает глаза. А надо бы привлечь всё хамово племя!

– Дедушка, не волнуйся, опять с сердцем плохо будет… – вмешивается Пашка.

– Не перебивай, дай сказать, – Старик ставит котелок с супом снова на печь. – Никто не хочет ударить по рукам браконьеров, вроде как бы до природы никому нет дела. Куда годится такое!.. Лет пятнадцать назад тут же, на Кингаше, я с бригадой отлавливал для маральника зверя. В какой бы ключ ни ткнулся – маралы, сохатые. А велико ли время – пятнадцать лет, и почти ничего не осталось! Какое сердце умолчит? Но и от того, что говоришь, проку никакого: власть на местах будто оглохла. Вот и истребили.

– Завтра собираетесь домой? – спрашиваю я, пытаясь отвлечь старика от горестных мыслей.

– Ума не приложу, что делать. С пустыми руками негоже мне возвращаться, слово дал председателю, а где найти зверя – не знаю. Вам не попадались?

– Видели следы, но далеко и несвежие.

– Может, задержитесь на денёк, вместе поищем?! Нам только бы след найти, а уж поймать-то поймаем – это точно.

Мы переглянулись с Василием Николаевичем и без сговора решили остаться помочь Гурьянычу в его беде. Да и кто бы отказался принять участие в столь интересном промысле.

– Значит, согласны? Утром раньше тронемся, надо успеть по насту обежать ложки ближе к предгорью. Может, там зверь будет. А внучек останется на таборе.

У Пашки лицо искажается от огорчения. Он пытается возразить старику, но не может разомкнуть челюсти.

– Останешься без разговоров, – строго повторяет Гурьяныч. – Всем там делать нечего.

Пашка берёт свою чашку с супом, захватывает жменю сухарей, отворачивается от нас.