Григорий Володин - Питомцы апокалипсиса

– Теперь вероятность явно немного приросла, – сказал я. – На каких-нибудь никакущих девяноста девять процентов.

– На восемьдесят семь – для завтрака на завтра, – сказал архонт. – Далее процент уменьшается по экспоненте каждый день при условии отсутствия повторов эксцесса. Человеческая память очень короткая.

– Совсем как у рыбок, – сказал я, глядя как костлявые пальцы архонта сдирают с металлической обшивки еще один анчоус. Эти же пальцы, эту же крупную синюю ладонь он протягивал мне шесть лет назад, чтобы увести внутрь стальных коридоров орбитальной станции к Юле. Протягивал со словами «Мы не обидим». Чертов лжец, я все помнил!

Старый ананси бросил анчоусы под ноги и повернулся к нам. Его костюм, похожий на чешую красной змеи, плотно стягивал винный пояс из аксамита.

Гертен велел:

– Станислав, после утренней инъекции зайди в мой кабинет.

В этот раз я слегка поклонился. Архонт развернулся, я не отрывал взгляда от его спины до самой двери. Вот он, отец девушки, за которой я ухаживаю шесть долгих лет. Вот он, настоящий мой хозяин. Чудовище, разрушившее мою жизнь.

Тупые зубья чужой боли оцарапали мою правую височную кость. Я повернулся к Юле. Кроме нас и фабрикоидов, все покинули столовую. Красивое лицо девушки безразлично-спокойно смотрело перед собой. Но внутри нее словно тиски сжимались, я чувствовал!

– Стас, – сказала Юля, – мне нужно идти приступать к обязанностям.

И тут до меня дошла моя собственная боль в пальцах – так крепко я все это время впивался в ладонь Юли. Я резко отдернул руку. На голубоватой нежной коже девушки остались темные отметины.

– Прости, – выдохнул я. Юля молча пошла к выходу. У двери она, не оборачиваясь, сказала:

– Сегодня я заботилась о Стасе.

Взметнулась напоследок черная лавина спутанных волос. Вдруг подумалось: и, правда, не помешало бы расчесать.

В инъекционной человеческие половинки гешвистеров задирали правые рукава рубашек и по очереди подходили к машинам, впрыскивающим «сыворотку». Зал немаленький, но пятьсот детей набились в него так плотно, что и гравипушкой не отшвырнешь.

Повсюду дыхание, пропахшее выпечкой с завтрака. Оладьями. Жареной говядиной. Теми же хот-догами. Ароматы дышали мне в лицо. А я позавтракал сегодня одной лишь нервотрепкой.

– Слюни вытри, – сказала Мана, когда я протиснулся к ней со спины. Ко мне бразильянка не повернулась. Я провел ладонью по губам.

Очередь двигалась достаточно медленно, чтобы произнести слово. Бесполезное ничего не меняющее слово, а произнести его все же надо.

Я сказал: Прости.

Мана резко развернулась ко мне. Волна черных волос хлестнула меня по щекам.

– Дарсис хотел ударить меня? – прошипела девушка.

– Нет.

– Значит, ты хотел? – ее покрасневшие глаза впились в меня.

– Конечно, нет, – отмахнулся я и, оглянувшись по сторонам, зашептал:

– Мана, я уже говорил, что не знаю, как это происходит. И почему.

Мана недоверчиво прикусила губу.

– Все из-за того, что я отобрала тот кусок пиццы. Говорила мне мама: голодный омим , мужчина, – сердитый омим . Теперь ты меня ненавидишь.

– Да нет же, – шикнул я. – Я не передавал Дарсису ненависть, только чуток недовольства.

– Чуток? – рыкнула Мана. – Он чуть не разбил нам головы!

– Черт знает, почему его переклинило, и он набросился на тебя. Но Дарсис и правда ненавидит меня.

– Абсурдо , чушь! – теперь очередь Маны отмахиваться.

– После того как я вытянул из него всю ярость, он все еще пытался мне врезать.

– Ты сам сказал, что не знаешь, как это происходит.

Очередь дошла до Маны. Девушка просунула смуглую руку, всю в старых ножевых шрамах – следах незабываемого детства в незабываемом земном городе Сальвадоре – в стеклянную трубу машины. Внутри трубы силиконовые держатели обхватили смуглое предплечье. Автоматический безыгольный шприц прыснул в вены девушки тонкую струю «сыворотки». Как в песне:

Струя любви,

Звезда в жасминах,

Мозги – пока.

Трубка рядом с Маной освободилась, я впихнул руку. Двадцать секунд ждешь, никакой боли, так легкая щекотка. Только на немного поношенных за сутки розовых очках быстро сглаживаются царапины, убираются потертости, промываются стеклышки. И снова ты – счастливый и безропотный солдат любви, которому все фиолетово.

Ушло время, когда я пытался избежать стеклянной пасти этой мозгодавилки. Насильно или нет, сверхзвуковой шприц втыкали в меня. Нет смысла бунтовать, если ты все равно спозаранку бежишь по росистым лугам и собираешь яркий цветочный букет к Юлиному пробуждению.