Фил Волокитин - Телониус Белк

Говорят, Дятел тогда извинился, хлопнул дверью и вышел за дверь. И с тех пор его глупое наивное лицо в Ленконцерте не появлялось . И вместе с Козлом его больше не видели никогда. Разве что по личным вопросам созванивались. Такой вот вредный был мой батя, Ботинок, в народе Борис Сергеевич Свадебкин, а по джазовой фене – Дятел.

А что я? Я тоже Свадебкин. Я тоже могу извиниться и выйти. И даже попытку сделаю специально для вас. Жалкую и неудачную, как и всё то, что я делаю, стараясь быть похожим на родного отца.

Сейчас понимаю, какую силу воли надо иметь, чтобы взять и уйти насовсем. На такое способен только настоящий джазовый дятел.

Только дотронулся до ручки двери, как за спиной донеслось жалобное:

– Свадебкин! Не уходи.

Плачущим голосом запела Горжетка. Не к добру.

Я покорно вернулся к доске. На Горжеткином лице – торжествующая улыбка.

– Если умный – разреши аккорд.

Вот, наконец, и окончание урока. Теперь, если директор потребует отчёта, что здесь произошло за сорок минут – все скажут, что мы аккорды в поте лица разрешали.

Я, в принципе, готов разрешить любой аккорд, но Горжетка ядовито добавляет:

– Всем внимание! Сейчас Свадебкин скажет, куда улетят четыре фонарика, прежде чем станут красными!

Не туда! Совсем не туда!

Мел раскрошился в моей руке. Раздосадованный, я стремительно лечу на своё место в шестом ряду. Там я уже медленно собираю вещи – обиделся. Раз – тетрадь в пластиковой обложке, два – остро заточенный карандаш. Три – малиновый фломастер для важных пометок. И на четыре надо громко щёлкнуть портфельным замком, а потом куда нибудь провалиться, не повторяя прогрессию.

ПОСТАРАТЬСЯ не повторять прогрессию – вот что я имею в виду.

Только не надо беситься. Горжетка просто нечестно играет, вот и всё. Запрещённый, нечестный приём. Я ни за что не стану принимать такие правила игры. Пусть оставит свои фонарики для первоклашек с блокфлейтами. Оттого я и держусь из последних сил, как стойкий оловянный солдатик, потому что знаю что шансов на победу у меня ноль.

– И что?

Оказывается, Горжетка всё ещё ждёт ответа.

– Извините. – не двигаясь с места, произошу я, – Это просто четыре черных мушки, а не фонарики. Вы правы только в одном. Как только их просчитаю – мушки улетят. Но красными они не станут, ни за что на свете.

Ну и пусть шансов ноль. Зато я кажусь себе настоящим героем, когда говорю таким тоном с преподавателем.

Любой другой бы на её месте просто вышвырнул меня за дверь.

Но если в аду есть преподаватели по сольфеджио, то во главе них безусловно стоит такая же Горжетка – Надежда Николаевна Голикова. Её методы гораздо более изощрённые, чем адское пламя.

Сейчас она разевает рот, как только что выловленная щука, а может быть даже хочет меня укусить

– То есть… ты хочешь… сказать…

От выступивших слёз она никак не может произнести то, что хочу сказать я и оттого судорожно глотает.

Спешу к ней на помощь. Настоящие герои всегда так делают, ведь так?

– Да, я хочу сказать, что когда прилетят новые четыре мушки, они будут точно такого же чёрного цвета.

Да, герой есть герой. Но на всякого героя находится подлый, совершенно не типичный для героев приёмчик, благодаря которому герои никогда не становятся победителями.

Горжетка делает усталые глаза и, украдкой обернувшись на зал, вертит пальцем вокруг своего правого уха.

Актёрский талант у Горжетки, несомненно, есть. Все смеются надо мной, практически угорают. А я ухожу. Не оборачиваюсь. Но внутри себя просто таю со стыда от этого запанибратского хохота.

– Не могу я больше ходить в эту школу – сказал я Ботинку, виновато потупившись. – Всё так же, как и всегда.

– Снова обидно? – деловито интересуется Ботинок

Нет, пожалуй, в этот раз не обидно, а… непонятно.

История на этот раз произошла действительно странная, а главное – неясно, то ли я ушёл, то ли меня прогнали.

Наверняка всё же прогнали. Не стали дожидаться, пока я провалю годовой тест. Не стали ждать пока я выйду к фортепиано. Не стали выяснять, что я могу играть на любой лад, но вот обыграть этот лад – не могу. У этого дохлого школьного фортепиано я, конечно, разыграю «В лесу родилась елочка». От отчаяния, может, и на место к тонике всё это дело верну. Но зачем это всё, если в голове моей будет стучать барабан. Такой, который всегда там стучит. Чтобы барабан не смолкал и не сбился, я обязан ему помогать. Не помочь ему – это всё равно, что перекрыть себе пульс и посмотреть, что из этого выйдет. Так что приходится помогать. И я буду это делать при любом раскладе. Тогда от каждой ни в чём не повинной ноты я вырулю в такие дебри, что весь класс будет умолять меня сдаться и не проверять на практике свои знания никогда.