– Поглядите, расщедрился! – усмехался Кульм как-то за завтраком. – Ты хоть представляешь, сколько труда, сколько пота-крови надо пролить, чтоб просто не дать клубнике скукситься от жары? И это – каждый день, да по нескольку раз. Нет, – вздыхал он и качал головой над кашей, – нет, приятель, не ту стезю я избрал, ой не ту. Вот ты на своем месте, сразу видно, ты и с ножницами обращаешься, и пальцы у тебя уже зеленые, а я что? Не там я, братец, ой не там. Вот зачем я пошел в презервисты? Насели на меня родственнички со своими советами: хозяйственных дел маг, мол, всегда придется ко двору у любого господина. Только никто не предупреждал, что не любой господин станет тебе платить. Нет, дружище, в наши дни хочешь жить достойно – умей развлекать. Вот накоплю немного, еще год-другой потерплю тут – и в иллюзионисты подамся. У меня свояк из их гильдии – катается что кот в масле.
Жалобы Кульма всегда удивляли Эпла: за неделю маг получал столько, сколько Эпл мог надеяться увидеть только через два-три месяца, да и то если не заболеет, не сломает инструменты и не привлечет излишнего внимания Студемура. Вообще, магам всегда платили как минимум неплохо или очень хорошо. С корочкой 11 11 В монументальном собрании интересностей «1001 прелюбопытный факт, достойный вашего знания» Сохо Коркову рассказывал: «Сейчас трудно представить, но раньше людям приходилось носить при себе особые сумки, в которые помещались личные документы: грамоты, паспорта и удостоверения. Открытие диплодокуме́рии в середине 1600-х произвело настоящий переворот в области берукра́дии. Корочки плода этого растения, просушенные сорок два дня, приобретают удивительную прочность: им не страшны ни непогода, ни потертости при ношении в кармане. Заметив это, маркиз Макиаве́л де Пута́т, который славился широтой мысли, страстью к письму и познаниями в делах государственных, предложил использовать диплодокумерию для производства личных документов подданных. Что растение оказалось несъедобным – большая удача: кто знает, соблазнись маркиз его вкусом, догадался бы он подыскать растению иное применение».
этой профессии шла в комплекте и репутация человека, которого лучше не обижать ни при каких обстоятельствах, если не хотите попрыгать домой зелеными ножками с коленками в обратную сторону.
Эпл знал, что, к примеру, моменто́графы зарабатывали целую ладонь монет за один мгновенный свиток. Ему это было невдомек: он гнул спину целый день, и под солнцем, и под дождем, – а они всего-то пшикали порошком в лицо клиенту и говорили заклинание. И хотя на свитках люди почти всегда выходили с зажмуренными глазами, кривили рот в получихе или глядели в сторону, желающих получить свое чудно́е изображение на свитке было столько, что на всех не хватало магов.
А когда моментографы объединялись со свадебных дел мастерами, получались не просто творческие союзы, а настоящие разбойничьи банды: ведь всем известно, что любой товар, только прибавь к нему слово «свадебный», сразу подскакивает в цене раз в десять.
Как бы то ни было, в поместье остался единственный маг, который ходил в столовую, казалось, чтобы только посетовать на свое «бесчеловечное» жалованье.
Садовник подошел к грядкам с крыжовником и присвистнул, уже представляя, сколько потов с него сойдет, пока он будет таскать кусты туда и обратно. «Ладно, глаза боятся, а руки делают», – подбодрил он себя. Так говорила мама всякий раз, когда маленький Эпл стонал и канючил при виде очередной грядки, заросшей сорняком или окаменевшей от засухи. Грядка казалась необъятной и уж точно неподвластной человеческим силам, но всякий раз мало-помалу, тяпка за тяпкой, лопата за лопатой, поддавалась. Любая грядка и любая задача. Было бы желание – еще одна фраза мамы.
И Эпл принялся за работу. Со стороны все выглядело так, будто он был занят чем-то обычным, – ведь только он знал, что происходило на самом деле. Стоило ему моргнуть – как он проскальзывал через тонкую грань реальности и фантазии и оказывался в мире приключений. В руках он держал не лопату, а длинный сверкающий меч, которым разил чудовищ, что наскакивали на него из колючих зарослей ядовитых кустов.
Эпл воображал эти сцены не столько от скуки, сколько от внутренней энергии, что бушевала в нем и рвалась наружу, но выхода не находила. Он никогда не жаловался на свою работу. Он любил ее, как и все, за что брался. Но если бы кому-то вдруг пришло в голову спросить его, кем бы он хотел быть – быть по-настоящему, а не ради куска хлеба и крыши над головой, – он не задумался бы ни на миг. «Рыцарем», – ответил бы он со своей обычной усмешкой, немного неуверенной, но открытой и честной. Ведь если бы он был рыцарем, все было бы по-другому. Если бы он был рыцарем, сильным, ловким и смелым, ему бы удалось спасти родителей…
Читать дальше