Мария Кейль - Вишневая дверь

Стас, как настоящий пацан, пошел и поступил. Правда, на фортепиано, сказав, что не выдержит играть на одном инструменте с сестрой. И выцыганил у родителей новое электронное пианино. Мама Вадима, услышав это, привезла от бабушки антиквариат, старый деревянный инструмент, и тоже отправила сына в музыкалку, буквально пинками. «Мы что, хуже всех, что ли?» В итоге он, Стас и Ванька поступили позже всех и сейчас были самыми старшими учениками четвертого класса фортепиано.

Они напряженно ждали, как же учитель будет их вызывать: по списку или нет?

Дмитрий Петрович отложил журнал в сторону и подошёл к фортепиано.

Все дружно втянули воздух: вызывать будут вразнобой. Как повезет. Или не повезет. Ученики бормотали про себя «Только не я!» как молитву и перебирали в руках всякую мелочь на манер четок. Верещагин оценил состояние класса, и только было собрался назвать первую фамилию, как скрипнула дверь, разрушив драматичное ожидание провала.

– Извините.

В класс зашла невысокая девушка с длинными распущенными волосами. Вадим с удивлением уставился на нее: на незнакомке была форма его школы, но прежде он ее не видел. Ее пронзительные светлые глаза холодно смотрели сквозь класс. Ребята отвечали ей тем же: пока она шла, каждый смог рассмотреть ее лицо с правильными чертами, но усыпанное мелкими серыми точками. Болезнь? Аллергия?

Она протянула Дмитрию Петровичу бумажку, и еще раз извинилась, что опоздала. В лице учителя что-то изменилось.

– Так ты новенькая, да? Арионова Даня?

Класс хмыкнул. Девушка нахмурилась.

– Меня зовут ДанА.

– Хорошо, Дана, можешь положить вещи на любое свободное место. Меня зовут Дмитрий Петрович. Сегодня у нас прослушивание для начала занятий, чтобы понять, кто как продвинулся (или не продвинулся) за лето. Это не на оценку, я просто смотрю на прогресс.

Девушка положила сумку на одно из мест первого ряда, и остальные ученики удивленно переглянулись: никто там не садился, предпочитая середину и галерку. Первый ряд был подернут флером неприкосновенности: на экзаменах его занимали учителя. Все остальное время учителя тоже там сидели, но только в сознании детей. Стулья всегда оставались пустыми. Но она небрежно бросила свои вещи, не замечая призраков преподавательского состава. Сидела прямо, не оборачиваясь, и Вадим не мог толком ее разглядеть. Что с ней не так? Она больна? Тут же стрельнула нотка жалости: только зашла в класс, а тут музыкальный террор.

– Что ж, – учитель присел и скрестил пальцы. – Сегодня начнем с вас, что бы мы могли понять ваш уровень, Арионова.

Ребята дружно выдохнули: вызвали не их. Стас толкнул Вадима в бок и прошептал: «Жаль чумную, не повезло девочке»

Она не сразу встала, как будто уже успела глубоко задуматься. Сняла форменный пиджак и зачем-то закатала рукава. Немного растерянно подошла к пианино и спросила:

– А что мне сыграть?

Наверное, она подумала, что есть условия, как на конкурсах.

– Да что хочешь, это не на оценку, я смотрю уровень игры после лета, – якобы ободряюще улыбнулся учитель. От его «доброй» интонации у Вадима по спине мурашки побежали. В его сторону часто звучали эти сочувствующие нотки.

– Я не так хорошо играю на пианино, как… ну да ладно, – Она покачала головой и села за инструмент. Взяла пару нот, пробуя звук, потом прикрыла глаза и начала играть. Вадим еще не слышал этой вещи. Грустная и красивая, сложная и яркая. Он никогда не думал, что можно так играть на истерично-пугающем сентябрьском прослушивании. Ребята, шептавшиеся из-за пятен на ее лице, умолкли, и смотрели, как она, прикрыв глаза, быстро нажимает на черно-белые клавиши. Пианино пело. Казалось, инструмент радуется, что хоть кто-то не испугался играть. Девушка закончила, встала, и перешептывание пошло с новой силой.

Дмитрий Петрович выглядел удивленным.

– Ноктюрн Шопена. Весьма серьезно и символично, если вспомнить откуда вы приехали. Приятно будет с вами поработать. Следующий: Морковин.

Вадим мигом напрягся. Удивление и восторг перед бесстрашным исполнением чумной испарились. На деревянных ногах он подошел к пианино. Почему-то, кроме заученной в прошлом году «Грустной песенки», он ничего не помнил. Он учил летом разное, но в сознании метались обрывки нот, будто ключом по голове ударили. Разводным ключом, не скрипичным.

Он сел за инструмент, руки дрожали, звук выходил рваным. Черт! Сколько времени просидел, разучивая несчастную пьесу, что мог играть ее хоть посреди ночи. Но сейчас собраться не получалось. Темп и ритм ушли далеко от кабинета. Вадим с трудом доиграл и замер. Стыдно так опозориться, тем более после девчонки. Верещагин покачал головой: