Джудит Керр - А мама дома?

– Или как твой отец.

– Не знаю.

– Почему не знаешь? – переспросил Конрад почти с раздражением.

Анна попыталась объяснить:

– Не знаю, получится ли у меня. До сих пор я только правила пьесы других. Я никогда не писала ничего своего.

– Думаю, из тебя получится хороший писатель, – заметил Конрад и тут же добавил: – Хотя, конечно, я в этом не разбираюсь.

Они пытались говорить на общие темы: о Венгрии (хотя ни один из них утром не слушал радио и не знал последних новостей); о восстановлении немецкой экономики; о том, когда Макс сможет вылететь из Греции. Но постепенно беседа истощилась, и оба замолчали. Тогда до Анны снова стали долетать голоса жующих и беседующих берлинцев. Знакомые, но давно забытые слова и фразы.

– Bitte ein Nusstörtchen [6] Ореховое пирожное, пожалуйста (нем.). , – попросил официанта полный человек за соседним столиком.

«Я тоже его любила, когда была маленькой», – подумала Анна. Маленькое, с белой глазурью и орешком сверху. А Макс всегда выбирал «Голову мавра» – пирожное в шоколадной глазури с кремом. Никто из них не сомневался, что выбирает самое вкусное, и оба считали, что одно пирожное – исключительно для девочек, а другое – для мальчиков.

– Ваше пирожное, – сказал официант по-немецки и поставил пирожное перед полным мужчиной.

Даже сейчас на какую-то долю секунды Анна удивилась, что мужчина заказал «девчоночье» пирожное.

– Ты ничего не ешь, – заметил Конрад.

– Извини. – Анна наколола на вилку кусок картошки.

– Постарайся поесть. Тебе станет лучше. Нам предстоят трудные дни.

Анна кивнула и стала есть, а Конрад смотрел на нее.

– Больница, в которой лежит твоя мама, немецкая. Такие случаи там лечат не хуже, чем в американской, и добираться ближе. К тому же я подумал: если мама поправится, пусть лучше американцы не знают, что она пыталась с собой покончить. – Он умолк, ожидая реакции Анны.

Анна снова кивнула.

– Когда я ее обнаружил…

– Ты ее обнаружил?

– Конечно. – Конрад, казалось, удивился вопросу. – Понимаешь, я боялся, что это произойдет, и оставался рядом с мамой почти постоянно. Накануне вечером казалось, что с ней все нормально, поэтому я ушел. Но на следующий день у меня возникло такое чувство… Я решил к ней зайти, а там она… Я стоял, смотрел на нее и не знал, что делать.

– Что ты имеешь в виду?

– Возможно… – Конрад помедлил. – Возможно, она действительно этого хотела. Она повторяла снова и снова, что очень устала. Не знаю – я до сих пор не уверен, правильно ли я поступил. Но я подумал о вас с Максом и решил, что не могу взять на себя такую ответственность.

Анна больше не могла есть, и Конрад поднялся из-за стола.

– Пойдем, – сказал он. – Навестим твою маму. Постарайся не слишком сильно расстраиваться.

Больница располагалась в красивом старинном здании посреди лесопарка. Но как только они прошли мимо человека, сгребавшего листья, а потом – мимо другого, грузившего их на тачку, и приблизились к главному входу, у Анны скрутило желудок (уж лучше б она не ела!), и она испугалась, что заболевает.

В больничном вестибюле их встретила чистенькая медсестра в накрахмаленном переднике, с выражением отчужденности и неодобрения на лице, как будто она обвиняла Анну и Конрада в том, что случилось с мамой.

– Идите за мной, пожалуйста, – сказала медсестра по-немецки.

Анна шла первой, Конрад – за ней: обитые деревянными панелями двери и ковры вместо кафеля и линолеума… «Это больше похоже не на больницу, а на дом престарелых», – повторяла про себя Анна, стараясь отвлечься от мыслей о том, что ей предстоит увидеть. Коридор, лестницы, опять коридор, потом – большое лестничное пространство, заставленное шкафами и больничным оборудованием. Медсестра вдруг остановилась: здесь, среди зачехленных приборов, стояла кровать. И на ней кто-то неподвижно лежал. Почему мама не в палате? Зачем они положили ее здесь, на проходе?

– В чем дело? – воскликнула Анна так громко, что испугала всех, включая себя.

– Так нужно, – ответил Конрад.

А медсестра объяснила неодобрительным тоном, что ничего особенного не происходит: мама должна находиться под постоянным наблюдением, и лучшего места не придумаешь. Врачи и медсестры проходят здесь каждые несколько минут и могут следить за ее состоянием.

– Здесь очень хороший уход, – сказал Конрад, и они приблизились к маминой кровати.

Видно было немного – только лицо и одну руку. Остальное скрывалось под одеялом. Лицо мамы было бледным. Глаза закрыты – но не естественно, а так, будто мама специально сильно зажмурилась. Изо рта у нее что-то торчало. Анна присмотрелась и поняла, что это конец трубки, через которую мама дышала – слабо и нерегулярно. К руке шла другая трубка – от капельницы, стоявшей у кровати.