Николай Тихонов - Военные кони

— Птицу растеряем, — не согласился Мармор, — поедем шагом. Что он с нами сделает?

И они поравнялись с лесником, гордые, как графья, хотя ехали и не на автомобиле.

Лесник весь светился хитрой ласковостью, точно его обмазали мёдом. Он улыбался почти испуганно, руки его слегка дрожали.

Мармор нагло сбил папаху набок и подъехал к нему.

Тогда лесник снял барашковую шапку, отёр пот со лба и сказал странные слова:

— Как же это так, милые граждане, как же это так повернуло сразу?..

— Эскадрон обед хочет, — мрачно и дерзко ответил Мармор. — А ты держи язык за зубами, отец.

И он бросил к ногам старика толстенного, как полено, фазана. Фазан ударился о крыльцо, подскочил и остался лежать, беспомощно согнув ноги. Лесник и не взглянул на него.

Он сказал, смотря куда-то вверх:

— Я не про то, граждане, не про то совсем. Если царя больше нет, — конечно, птицу надо бить по шее. На что иначе она, скажите, пожалуйста, если её не бить…

— Как нет царя? — запинаясь спросил Корнилов. Революция, братцы, в городе. Полным ходом революция.

Тогда Мармор плюнул и так ударил шпорами Облигацию, что она взвизгнула. Перед лесником кружилось теперь только снежное облако, в котором исчезли гусары.

Они влетели на эскадронный двор в самом диком волнении, но волнение эскадрона было гораздо могучее.

Посреди толпы всадников разъезжал на широкоплечем Чирье Рожин и, точно колдун, кричал во все стороны одно и то же слово. Он придавал ему тысячи оттенков, но смысл его оставался тем же.

Слово действовало, как бич, оно подгоняло людей и лошадей.

Мармор протолкнулся сквозь толпу, и никто не обратил внимания на его фазанов. Он подъехал к Рожину вплотную и схватился за луку его седла:

— Рожин, что ты орёшь? Рожин! Поори мне, пожалуйста.

Тут Рожин повернул к нему красное от мороза и волнения лицо, на котором оттопырились жёлтые усы, и сказал хрипло:

— Спирт — спирт — спирт!

В первый день Февральской революции на один из больших столичных вокзалов пришёл разъярённый прапорщик и сказал, обращаясь ко всем, кто был на вокзале, то же самое, что он ежедневно говорил своей роте:

— Смирно! Слушать мою команду!

Прапорщик захватил вокзал и стал делать там революцию.

Ему приносили все известия с пути, все телеграммы и телефонограммы, он подписывал, приказывал, потел, распоряжался, бегал, и вдруг ему сообщили, что с юга идут в составе товарного поезда шесть цистерн со спиртом. Тут, впервые за все ответственные и суматошные часы, прапорщик испугался.

Подумав одно мгновение, он схватил синий карандаш и написал поперёк депеши: «Загнать спирт в тупик».

Цистерны загнали в тупик, а тупик находился по соседству с эскадроном. Недаром Рожин носил узкую белую полоску разведчика на погонах. Он примчался в эскадрон и поднял гвалт. Тогда весь эскадрон кинулся к лошадям.

На пути к железной дороге гусары увидели, что они не одиноки. Со всех сторон поднялись окрестные люди. Шли женщины и мужчины, спешили мальчишки, двигались санки, заставленные бидонами, крынками, вёдрами, горшками, бутылками. Все шли попробовать спирт. Целую неделю после этого крестьяне не возили в город молока, потому что возить было не в чем. Вся посуда стояла под спиртом.

Перед гусарами этому неимоверному полчищу пришлось расступиться. При том они не знали, будут ли гусары сами пить. А гусары были в этом твёрдо уверены.

Цистерны, окружённые толпой, стояли серые и неприступные, как безголовые коровы. Начальство железнодорожное разбежалось. Праздник начался без приготовлений. Делёж был дружный и товарищеский.

Гусары лезли по очереди наверх, засучивали рукава и начинали черпать. Посуда переходила из рук в руки. По дороге по-братски из посуды похлёбывали ближайшие.

Рожин черпал не больше трёх минут — он скатился оттуда сверху, потеряв папаху, ибо захватил полковшика сразу и ему после долгого поста ударило в голову.

Влез Корнилов. Он совсем не мог сначала пить и только наливал другим старательно и тихо. Потому он и держался долго. Его сменил Мармор. Яростное движение его рук восхитило всех. За ним пробовал влезть каптенармус, оборвался, сел на снег и стал плакать.

Сверху разливал очередной и кричал весело:

— Кому, кому — давайте следующую!

Когда он начинал сдавать и ронять посуду, снизу кричали:

— Слезавай — порядок мутишь — слезавай…

Он спокойно скатывался вниз, и его заменяли другим.

Скоро вокруг стало похоже на карусель. Гусары под гармошку и балалайку плясали с крестьянками.