Валентин Берестов - Светлые силы

Во время первой мировой войны офицеров из высших сословий стало не хватать. Даровитых выходцев из крестьян срочно учили в офицерских школах. В их числе и моего отца. За храбрость прямо из окопов его отпустили на побывку в родное Торхово. Как радовалась бабушка золотым погонам, как восхищались родные и соседи! Вершиной триумфа была главная роль в пьесе "Невинно казненный". Пьесу сыграл кружок любителей на станции Сухиничи. Овации, цветы, комплименты! Переодевшись в военную форму, отец ходил по фойе, ловя отзывы о спектакле. "- Больше всех, - сказала прелестная барышня, - мне понравился Берестов." "Фи! - прервала ее не менее очаровательная особа. - Но ведь он - мужик из этого. . . как его? - из Торхова!" " Ах. мужи-и-ик!" - брезгливо протянула поклонница таланта... И я заметил в глазах моего доброго папы стальной, незнакомый блеск классовой ненависти.

В шестидесятых годах добрый, веселый Корней Иванович Чуковский прибыл из Оксфорда и привез знаменитую, коричневую с красным, мантию почетного доктора литературы с остроугольной плоской черной шапочкой. Оставил меня одного, переоделся и предстал в средневековом ученом облачении, в каком до него последним из русских писателей щеголял, кажется, Тургенев. И тут в глазах Чуковского появился уже единожды виденный мною стальной блеск. "Корнейчук! Корнюшка!- передразнил он голоса, как бы донесшиеся из далекого одесского детства.- Бастард!" Он был "незаконнорожденным" сыном одесской прачки, украинской крестьянки Корнейчуковой. И вот - самая почетная награда в глазах общества, где было унизительным само его рождение.

И если уж в таких добрых, разумных людях как папа или Корней Иванович жила та обида, то до чего ж она была грозна, страшна, безумна, помноженная на миллионы, десятки миллионов глаз.

Что до незаконнорожденных, тут революция и впрямь победила: это перестало что-либо значить. Но сословные деления были, хотя с другим знаком: бывшие дворяне, люди духовного звания и их потомки очутились под подозрением. Правда, мои бабушки не останутся лишенками, сталинская конституция даст им право голоса. Но и в 1972 году, когда напечатали стихи о прабабке-дворянке, мама тревожилась, не рано ли.

Высшим благом было рабоче-крестьянское происхождение. История сыграла с ним шутку. Детей и внуков тех, кто, гордясь им, стал служащим или интеллигентом (обычное клеймо - "гнилым"), перед концом советской власти принимали в институты и в партию не так охотно, как детей тогдашних рабочих и колхозников. Система нуждалась не в биологических, а в социальных потомках.

Отдельное крестьянское сословие постепенно растворилось в рабоче-крестьянском. Часть крестьян ходило с клеймом кулаков или кулацких сынков. Мещане из сословия превратились в литературных персонажей, а их имя - в обидную кличку для людей, далеких от политики.

Происхождение в обществе, провозгласившем себя новым, продолжало многое значить. Дети вождей после ареста родителей становились детьми врагов народа. Зато появились"позвоночники" - юнцы, коих брали в институты, на престижную работу по телефонным звонкам начальства. А после войны социальные перегородки стали уступать национальным (знаменитый пятый пункт в анкете). С давних пор чуяли странность и в моем происхождении. Но никто не видел во мне, так сказать, социального полукровку. Заподозрили, что я скрытый еврей или полуеврей.

Первый раз это случилось в 1946 году, мне было восемнадцать. Михалков решил дать мои стихи в журнал. "Зачем, Сергей Владимирович? - Будешь указывать в анкетах: "Печатаюсь с 1946 года". В 1966-ом торжественно отметишь двадцатилетие творческой деятельности!" Вызвали в редакцию поправить строки, удивились виду, манерам и стали незаметно выведывать, той ли я нации. "Псевдоним Берестов - из Пушкина, из "Повестей Белкина"? Давайте подпишем стихи вашей настоящей фамилией". Молча предъявляю паспорт. Значит, по отцу все же русский. Но сомнения не кончились: "Все равно подумают: псевдоним взят из "Барышни крестьянки". Поставьте девичью фамилию матери!" "Вас,- говорю,- она тоже не устроит. Телегин! "Хождение по мукам" Алексея Толстого!" Тогда я ничего не понял. А через два года в фельетонах стали раскрывать псевдонимы: Мельников (Мельман).

И вот пришло время, когда чиновников стала волновать знатность уже не предков, а, как говорится, данного лица. "Ваш титул?"- спросил меня комсомольский вожак, который вел концерт в Новом Уренгое. Имелись в виду писательские чины и звания. Я огрызнулся: "Барон!" Или Махачкала, выступление у студентов. Только и слышалось:" Лауреат государственной премии! Российской! Ленинской! Ленинского комсомола! Международной! Имени такого-то! Секретарь! Депутат! Член-корреспондент!" Дошла очередь до меня. "Как тебя объявить? - спросил носитель почти всех титулов Анатолий Алексин. - Что? Никаких званий? Даже диплома?" Полное смятение в президиуме. "Да объяви просто - Валентин Берестов. И посмотри, что будет",предложил я. Отсутствие казенных титулов у единственного выступавшего привело студентов в восторг.