Velikaya Lives: Белогор. Глава 1

Иллюстратор Лариса Студинская

© Velikaya Lives, 2017

© Лариса Студинская, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-8480-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На авторской встрече, приуроченной к выходу сказки «Будущий Новый год», мои читатели подготовили для меня каверзные вопросы, связанные с судьбой Деда Мороза.

Их интересовало: почему на Новый год наряжают ёлку, когда и где родился дед Мороз, сколько ему лет? Кто его родители? Кто придумал и нарёк его таким именем?

Читатели также волновались о том, сколько лет проживёт Дед Мороз. Это и понятно, ведь любому ребёнку, даже тому, у которого давно выросли усы и который уже в своей руке сжимает ладонь малыша, хочется сохранить, передавая из поколения в поколение, веру в сказку, веру в чудо, веру в Новый год и, конечно же, веру в Деда Мороза.

Книга «Белогор», по сути, является моим откликом на эти вопросы.

Теперь для моего читателя я открываю эти тайны.

Три белых коня, запряжённых в резные сани, распустили на ветру снежные гривы и, весело цокая стальными подковами да звонко позвякивая медными колокольцами, понесли вдаль за приключениями Деда Мороза и его внучку Снегурочку.

Впереди их ждут очень интересные события, с которыми они столкнутся в зимнем новогоднем путешествии.

О них я обязательно расскажу тебе, но сейчас мне очень-очень хочется повернуть время вспять, отправившись в прошлое Деда Мороза, потому что я такую тайну разнюхала, такое узнала, о чём пока ещё никто ничего не ведает, а мне не терпится – страсть как хочется посплетничать, язык почесать…

Только ты, пожалуйста, никому не говори, что эту историю узнал от меня, пусть это будет нашим с тобой секретом, а если уж кто сильно будет дознаваться, откуда, мол, ты это знаешь, просто ответь: «Сорока настрекотала!»

Договорились?

Ну, тогда слушай меня, земля полнится слухом, есть гора на Алтае, названьем – Белуха.

Эти сказы давно мной увидены в снах глубоких ночами зимними, и теперь поведать мне хочется сны, которые стали вещими.

Дело было там, где хребет из гор искривился своим позвоночником, под снегами тяжёлыми, мёртвыми изогнулся своими костищами, будто каторжник, с ног валящийся, словно сил не хватало, не мог держать больше грузных тех вековых оков. Он, бывало, вздохнёт обессилено, из последних сил поднатужится, распрямит свои плечи, расправится, от усталости избавляясь, – так, чтобы кости в спинище хрустнули, позвонки, хрящи, жилки, суставчики, передёрнувшись, шевельнулись все.

И идёт тогда зыбь, пробегает рябь, дрожь проходит от холки до копчика. Сразу дым пеленой поднимается… Трубку курит Горыня невидимый, не в затяг совсем – так, пошалиться, выпуская дым створожившийся, что клубами летит, извивается из кольца в кольцо, ходит вкруг горы белым облаком, да барашками кучерявыми прыгает дымок по откосам скал, летит кубарем да за валом вал.

Ну а коль великан затянувшийся невзначай дыхнёт не в ту дыхалку, перхота нападёт – гулко бухает, в кашле том громовом, оглушительном – кха-кха-кха! – нутряк выворачивает, да никак не может отхаркаться.

Сыплет с гор тогда снег лавиною, весь булыжником перемешанный, ходит всё ходуном, содрогается, так гудит-свистит, будто стонет плеть вдоль спины, ни пред кем не согнутою.

Сыплет с гор тогда снег лавиною, весь булыжником перемешанный, ходит всё ходуном, содрогается, так гудит-свистит, будто стонет плеть вдоль спины, ни пред кем не согнутою.

Там у самых подножий великих гор белоснежною тьмою схоронены тайны, кои давно уж раскрыть пора, да никто ещё не посмел пока, даже рта открыть не отважился.

Вот и я говорю их с оглядкою, страхом – тем, что тенями ветвистыми в сумраке ночи на тебя ползут и на кожу дрожью кидаются, мурашами большими по ней бегут. И от ужаса темя колется, волоски на затылке шевелятся, дыбарем поднимаются… Жуть такая, что встанешь как вкопанный, хочешь заорать, а кричать невмочь: тяжелеет язык, наливается, будто то не плоть, а свинец во рту; кое-как прохрипишь – хрип тот глотку жмёт, как клешнёй её перехватывает.

Там у самых подножий великих гор белоснежною тьмою схоронены тайны, кои давно уж раскрыть пора, да никто ещё не посмел пока, даже рта открыть не отважился.

Вот и я говорю их с оглядкою, страхом – тем, что тенями ветвистыми в сумраке ночи на тебя ползут и на кожу дрожью кидаются, мурашами большими по ней бегут. И от ужаса темя колется, волоски на затылке шевелятся, дыбарем поднимаются… Жуть такая, что встанешь как вкопанный, хочешь заорать, а кричать невмочь: тяжелеет язык, наливается, будто то не плоть, а свинец во рту; кое-как прохрипишь – хрип тот глотку жмёт, как клешнёй её перехватывает.