Лия Гераскина: Детская библиотека. Том 13

Не стало в городе зоопарка.

Все звери и птицы были отпущены на свободу. Добрые простореченцы отвезли их туда, где они жили раньше. Только мартышки почему-то не захотели покинуть Простореченск. Они спят на деревьях в парке. Днём они катаются на крышах трамваев и автобусов. А зимой их охотно берут себе в дом простореченцы. До весны. Мартышки уже научились у людей носить шляпы и перчатки. Мартышки безошибочно узнают тех, кто был ничевоком. А кроме мартышек, их никто не может узнать, потому что ничевоки стали как все. Только не любят сладостей.

В Доме рыбака и охотника каждый год устраиваются ПРАЗДНИКИ ВСЕГО ЖИВОГО. А в окрестностях и поблизости появились звери и птицы. И видели живую лягушку. И даже, говорят, в озере плавают рыбы!

А в парке, на главной аллее, той самой, где Павлик с Капризкой когда-то поливали всех из шланга, стоит памятник Коту в сапогах. Кот держит в руках книгу и будто читает сказку.

Всем хочется, чтобы Кот в сапогах вернулся в их город. Дети нарочно оставляют на ночь открытую книгу.

Правда, только раз в сто лет бывает, что из книг выходят герои. Но… бывает!

Дети иногда спрашивают меня:

— А Капризка есть на самом деле? Или его придумали?

И я не знаю, что ответить. С одной стороны есть, а с другой стороны… Нет, не знаю. Но вот однажды, кажется, я его видел. Зимой. Вот как это было.

На остановке ждали трамвай женщина с маленькой девочкой. Девочка капризничала, топала ножками в тёплых сапожках, вырывалась, плача и визжа противным голосишком. Белые пушистые помпончики на её вязаной шапочке прыгали из стороны в сторону.

— Не хочу! Не хочу! Не хочу ехать в трамвае-е! Хочу-у-у в авто-обу-у-у-с!

Как будто ей не всё равно.

Но тут подошёл красный новенький трамвай, стеклянные двери открылись, я помог женщине с девочкой взобраться и вошёл сам. Девочка сразу закричала, заливаясь слезами:

— Хочу к окошку! Хо-очу-у к око-ошку-у!

Пассажиры, которые сидели у окна, вскочили и наперебой стали приглашать девочку сесть с ними рядом. Она, бесцеремонно всех расталкивая, прошла к окну, села и закричала ещё громче и противнее:

— Ничего не видно-о-о!

И правда, окно было покрыто изморозью. Кто-то поспешно стал перчаткой протирать стекло, и получилось оконце, через него можно было смотреть. Девочка взглянула и снова залилась слезами и затрясла помпончиком:

— Не туда едем! Не хочу-у-у!

Пассажиры зароптали и с неудовольствием посмотрели на женщину. «Вот ведь, как разбаловали ребёнка!» — подумали все.

У женщины было усталое лицо, и ей было очень стыдно…

— Пожалуйста, товарищи, не обращайте внимания на мою внучку! Леночка у меня хорошая, но сейчас её, наверное, опять Капризка подговаривает.

— Как?! Что такое?! В нашем городе Капризка?! — заговорили в трамвае. — Да что вы! А где он? Вон он! Вон он! — вскрикнул кто-то.

— Ах, ты! А ну кыш! Брысь!

Никто не знал, как к нему обращаться.

Я изо всех сил вытягивал шею, чтобы хоть мельком на него взглянуть, но было много народа, а я, как назло, самого среднего роста. В это время трамвай доехал до остановки, двери открылись, кто-то опять крикнул:

— Кыш, брысь!

— Убежал, убежал! — радостно сообщила чья-то бабушка. Двери захлопнулись, и трамвай пошёл дальше. И всё же мне показалось, что я вроде бы, будто бы, вероятно, похоже одну секундочку видел его…

Я взглянул на Леночку.

Она сидела очень довольная. Её глаза, ещё влажные, весело сияли, как, бывало, сияло летом небо после дождичка. Слёзы большими каплями ещё висели на щеках, совсем ненужные теперь. «Так что же произошло? — размышлял я. — Капризка убежал, и девочка перестала капризничать».

Выходит, Капризка есть на самом деле. Не знаю, не знаю… Может быть, читатели рассудят иначе и даже напишут мне об этом в своих письмах?