Эдуард Успенский: В селе Троицком под Переславлем-Залесским

Село Троицкое. Поздняя зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.

И только от крайнего дома Татьяны Семёновны Частовой никакой дорожки нет, ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.

Валерка Частов сразу заметил это, когда сошёл с автобуса:

— Не померла ли?

Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живёт он, к сожалению, в Переславле с родителями.

Он спросил у своей тётки — тёти Лиды, как только вошёл в избу:

— А что, Танёчка Частова жива? Или к сыну уехала?

— Никуда она не уехала, — ответила тётка. — Сидит себе сычом в своём доме. разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняше Частовой не ходит.

Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.

— А чего она перессорилась?

— Кто её знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не всё ли равно?

Только Валерке не всё равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.

Он, когда вырастет, наверное, возьмёт этот захудалый колхоз под своё руководство. Станет в нём председателем и выведет колхоз в миллионеры. И твёрдо Валерка решил Татьяну Семёновну со всеми помирить, особенно с её задушевной подругой Евдокией Павловной.

Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину "Жигули" купил и кому пенсию на десять рублей повысили.

И надо же такому быть, что Татьяна Семёновна — широко известная в сельских кругах пенсионерка — на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась. И сердитостью от неё так и веяло во все стороны.

Платком она была перемотана с ног до головы, как пулемётной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было.

— Татьяна Семёновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тётю Дуню Частову обидели?

Татьяна Семёновна аж подпрыгнула на своей табуретке:

— Ты что? Кого это я обидела?

— Тётю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.

— Да я её дурой назвала. Она ведь что заявила! Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.

— И только-то?

— Это тебе только-то! А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: "Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут, нечего на них напраслину возводить!"

— Татьяна Семёновна, давайте я вас помирю.

— Ишь мирильщик нашёлся! Я с ней разговаривать не собираюсь.

Слова из Татьяны Семёновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять.

— Татьяна Семёновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.

— Тебе делать нечего, вот и пиши.

Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст:

— "Дорогая Евдокия Павловна!"

Он с вопросом посмотрел на Татьяну Семёновну:

— Правильно?

— Чего? — поразилась старуха. — Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняша Частова!

— "Дорогая Дуняша Частова", — принял это к сведению Валерка. — "Я тебя обругала… сдуру". Так правильно?

— Правильно, — согласилась Татьяна Семёновна.

— "Больше не буду", — продолжил Валерка.

— Как это больше не буду! — возразила старуха. — У меня нервы подымутся, я ещё и не такое скажу!

— Значит, — продолжил Валерка. — "Я тебя обругала… сдуру и ещё буду". Так правильно?

— Так правильно, — согласилась довольная Татьяна Семёновна.

— А дальше про что писать?

— Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши.

— Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, — сказал мальчик.

— Вот про погоду и пиши.

Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулемётных лентах, но в отличие от Татьяны Семёновны маленькая и сухая.

Едва её глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семёновну, повернулась и бросилась бежать. Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул в почту:

— Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем.