Юрий Сотник - Ищу «Троекурова»

Удирая от гражданок, я чуть не налетел на мальчишку примерно моего возраста. Я вовремя дернулся назад, и он прошел мимо, не заметив меня. Пробираясь за кустами, я стал следить за ним. Ростом он был с меня и довольно щуплый. Одет в куцый серенький пиджачок и синие тренировочные брюки. В руке он держал гибкий прут и со свистом хлестал им, сбивая желтые головки одуванчиков. Я подумал, что мне следует выскочить и сказать: «Ты чего природу портишь? Отдавай прут!» Но тут же меня взяло сомнение: а что, если он не захочет отдать прут? А что, если он этим прутом меня? Да еще с таким же свистом, как по одуванчикам!

Как видно, мальчишка услышал, что я за ним крадусь: он вдруг остановился, повернулся и стал всматриваться в кусты. Я присел. Мальчишка меня почему-то не увидел, зато уж я его разглядел. У него было узкое смуглое лицо. Темные глаза сидели очень близко к носу, и один из них еще косил. И вообще выражение у него было такое, что мне стало ясно: этого медом не корми, только дай кого-нибудь отлупить.

Мальчишка так и не заметил меня. Он двинулся дальше, продолжая нахлестывать прутом, и у меня отлегло от сердца. Но скоро я разозлился на себя: ведь этак я подвига не совершу, если буду раздумывать, кто меня отлупит, а кто — нет. Небось Дубровский не раздумывал, он просто нападал — и все! И я дал себе слово: больше не буду играть как маленький, пугая выстрелами взрослых. Дождусь еще одного «Троекурова» и без всяких колебаний нападу на него, чем бы мне это ни грозило.

Минут пять на тропинке никто не появлялся. Но вот где-то слева послышалось какое-то беспорядочное постукивание. Оно приближалось. Притаившись за кустом, я напряженно смотрел в ту сторону. Появился еще один «Троекуров». Он был розовощекий, с золотистыми волосиками, на которых криво сидела матросская бескозырка, в темно-синем матросском костюмчике. «Троекуров» без всякого разбора колотил палочками по игрушечному барабану. Никогда я не видел подобного барабана! Он был ярко-красный, с золотыми ободками по краям, и с нижнего края его свисало множество золотых кистей. Палочки тоже были не просто деревянные, а золотистые.

Вот «Троекуров» почти поравнялся со мной. Я посмотрел направо, потом налево. По тропинке вроде никто больше не шел. Немножко смутило меня, что этот «Троекуров» слишком уж маловат, наверно, в первом классе учится. Но раздумывать было некогда. Я выскочил и загородил ему дорогу:

— Стой!

Он замер и, не мигая, снизу вверх уставился голубыми глазами на мою маску. При этом он почему-то сжал губы и надул щеки. Я торопливо старался придумать, что мне с ним делать дальше. Я даже не знал, какие обвинения ему можно было предъявить, а ведь на тропинке вот-вот кто-нибудь мог показаться. Я выпятил посильнее нижнюю губу и показал рукой на узкий закоулочек среди кустов:

— Иди туда!

«Троекуров» не шелохнулся и смотрел по-прежнему не мигая. Он только перестал надувать щеки и, наоборот, до отказа втянул в рот обе губы. Я взял его за ворот матроски и потащил за собой. Он не сопротивлялся. В кустах он снова застыл передо мной. Он был уже не розовый, а бледный, рот его начал как-то кривиться, а большие ресницы — моргать. Бить его мне совсем не хотелось, и я решительно не знал, что — мне с ним делать. Лишь бы только не стоять перед ним дураком, я нацелил ему в нос дуло пистолета и сказал басом:

— Отдавай барабан!

И тут произошло такое, чего я никак не ожидал: «Троекуров» поспешно снял со своей шеи ремешок, сунул мне барабан в руки и бросился в кусты. Через несколько секунд я услышал, как он, захлебываясь, кричит:

— Ма-ама! Ой, ма-а-ама! Ма-а-ама!..

Я бросил барабан и пустился удирать в противоположную сторону. Я летел через кусты, не разбирая дороги (до сих пор удивляюсь, как глаза себе не выколол), маска порвалась и слетела с меня, пистолет я где-то уронил и не стал поднимать...

Только прилетев на свою улицу, я пошел шагом, то и дело оглядываясь, чувствуя, что у меня вот-вот разорвется сердце.

Так закончилась моя карьера благородного разбойника.

Мама вернулась домой раньше меня, и она, конечно, стала расспрашивать, зачем я надел школьную форму. Я уже не помню, что тогда ответил. Мама расспрашивала, что со мной случилось, почему я какой-то сам не свой. Я бурчал себе под нос, что со мной ничего не случилось.

Я слонялся из угла в угол и думал о своем «Троекурове». Чем больше я вспоминал его розовую физиономию, его большие голубые глаза, тем яснее мне становилось, что он даже не первоклашка, а самый настоящий дошколенок. И весь вечер я пребывал в каком-то грустном недоумении: как же это меня угораздило напасть на вот такого да еще грабить его?