Герцель Новогрудский: Дик с 12-й Нижней

Дайм - это не мало, это десять центов. И вот человек шел по Бауэри-стрит, впереди Дика, и уронил дайм.

Дик даже не видел, как это случилось. И он, конечно, прошел бы мимо. Да и прохожий мог бы чертыхнуться и тоже пойти своим путем. Но он поступил иначе. Он, видно, решил, что чем монете так пропадать, лучше кому-нибудь добро сделать. А тут как раз Дик подвернулся. И человек окликнул его:

- Эй, парень, хочешь дайм?

- Хочу, - сказал Дик.

- Ну так считай, что я его специально для тебя уронил. Вон за решетку закатился... Выудишь - твой.

Монетка была видна. Дик поблагодарил хорошего человека и принялся за работу. Он знал, с чего начинать. Тут все зависело от веревки и чуинггама жевательной резины. Имея то и другое, достать дайм из люка - плевое дело.

Бечевка нашлась. Для чего-то он ее сунул на днях в карман. А жевательной резинки не было. Но зато были два цента.

Один цент - одна пластиночка чуинггама. Дик купил две пластинки и обе сунул в рот.

От усиленной работы заныли челюсти, но Дик жевал, жевал... Когда резина окончательно размягчилась, он вынул изо рта клейкий комок, привязал к веревке и стал с его помощью выуживать десятицентовую монету. Счастье, что мальчишек поблизости не было, - никто не мешал. Что же касается взрослых, то они проходили мимо, не обращая на него внимания.

Правда, без полисмена не обошлось. Разгуливавший по Бауэри-стрит коп - так зовут в Нью-Йорке полицейских - задержался перед решеткой люка. Он стоял над Диком - громадный, грузный, в синем мундире, с заложенными за спину руками. Пряжки и пуговицы отражали солнце, как маленькие прожекторы.

Дик, сидя на корточках, снизу вверх с опаской посмотрел на великана, но решил не уходить. В конце концов, в чем дело? Всему миру известно, что ни один коп не имеет права мешать людям зарабатывать деньги. Вот он, Дик, первый увидел упавшую в люк монету, первый занял место у решетки, чтобы раздобыть ее, и никто не заставит его уйти отсюда. Он не уйдет, хотя бы коп самого мистера президента привел.

До мистера президента дело не дошло. Полисмен, видно, решил не беспокоить президента. Во всяком случае, он еще минуты две постоял над Диком, потом, так ничего и не сказав, величественно удалился.

Кто знает, может быть, глядя на Дика, он действительно считал, что человеку не следует мешать заниматься делом. Каждый в Нью-Йорке добывает деньги как может и как хочет.

Дик смотрел вслед полисмену, пока толпа пешеходов не скрыла рослую фигуру. Копы попадаются разные. Бывают ничего, добрые. А бывают будто даже и не люди. Так, механизмы какие-то. Он был еще маленьким, когда два великана в синих мундирах молча появились в их доме, молча стали выносить вещи на улицу. Дик плакал, а ма сначала крепилась, но потом не выдержала, дала себе волю. Ох, и досталось полисменам! Как их ма только не называла! И извергами, и бесчувственными истуканами, и еще по-всякому.

Копы делали вид, словно ничего не слышат, только шкаф, в отместку, спустили по лестнице так, что дверцы вывалились и нижний ящик разлетелся на куски. А потом, когда в квартире стало пусто, они сказали матери: "Уходите, миссис", заперли за нею дверь и отдали ключ мистеру Бринку, тому, который и сейчас управляет дюжиной домов на их улице и который даже недели не даст людям отсрочки, если им нечем уплатить за квартиру. Он звонит в полицию, и из полиции приходят копы и делают свое дело.

Словом, Дик вместе с ма остались на тротуаре. Мать села на диван и взяла его на руки.

Под вечер пришел отец. Он ходил по объявлениям, искал работу. Вид у него был совсем убитый. Ничего не сказав, он сел на диван рядом с ма. Но мать сумела его ободрить. "Хелло, Джо! - сказала она. - Ты случайно не принес нам сто тысяч на мелкие расходы?" Отец улыбнулся и погладил ее по плечу. "Ты молодец, Мей! - сказал он. - Как-нибудь выкрутимся..."

Потом Дик и мать пошли ночевать к соседям, а отец остался на улице: кому-то надо было присмотреть за вещами.

На следующий день они пристроили вещи у знакомых и недели полторы ночевали где придется. А потом сняли квартиру - ту, в которой живут сейчас. Деньги на нее одолжили понемножку у всех, у кого только можно было. Ну, а еще немного погодя отец поступил на меховую фабрику, и стало лучше.

Но копов Дик все равно не любит. Он помнит, какие каменные лица были у тех двух, когда они выставляли мать и его на улицу. Полисменов, должно быть, никто не любит. Рыжий Бен, брат рыжего Майка, говорит про них так: "Даже когда люди превратятся в ангелов с крылышками, полисмен все равно останется гнидой". Он ловок на язык, рыжий Бен. Как скажет, так будто гвоздь в стенку вколотит надолго запоминается.