Марджори Ролингс: Сверстники

– Дай я понесу, па.

Этой готовностью он надеялся искупить свой проступок. Отец распрямился.

– А я уж совсем было отчаялся в тебе, сын, – сказал он.

– Я ходил в Дол.

– Что же, денёк выдался на славу, как раз прогуляться в Дол, – сказал Пенни. – Да и куда угодно. Как это тебя занесло в такую даль?

Он силился вспомнить, что заставило его улизнуть, и не мог, словно всё это было год назад. Он мысленно восстановил случившееся вплоть до того момента, когда снял с плеча мотыгу.

– А! – Теперь всё было ясно. – Я хотел проследить за пчёлами, найти пчелиное дерево.

– Ты нашёл его?

Джоди оторопело уставился в пространство.

– Чтоб мне пусто было, я только сейчас вспомнил об этом!

Он был обескуражен, как собака для охоты по птице, застигнутая за гоньбой полевой мыши. Сконфуженно-оробело глядел он на отца. А в бледно-голубых глазах того светился лукавый огонёк.

– Скажи правду, Джоди, и посрами дьявола, – продолжал отец. – Дупляное дерево было отличным предлогом пошляться без дела, так ведь?

Джоди широко ухмыльнулся.

– Мне припала охота ещё до того, как я подумал о дереве, – признался он.

– Так я и думал. Откуда мне было знать? А вот откуда. Еду я себе в Грейамсвилл и так про себя рассуждаю: «Вот Джоди – мотыгой-то махать ненадолго его хватит. Что бы я сделал в такой славный весенний денёк, будь я мальчишкой? Ну, ясно что: пошёл бы пошлялся. Куда угодно, только бы бродить, смотреть».

Мальчика охватило теплом, и тепло это исходило не от золотого закатного солнца.

– Правда, как раз так я и думал, – сказал он.

– Но вот мать, – Пенни качнул головой в сторону дома, – этого не одобряет. Женщины, они завсегда так, они просто не понимают, как это мы, мужчины, так любим бродяжить. Вот я и не выдал, что тебя нет. Она спрашивает: «Где Джоди?», а я ей: «Здесь, поди, где-нибудь».

Он подмигивает Джоди, и тот подмигивает в ответ.

– Нашему брату, мужчинам, надо держаться вместе, чтобы был мир. Ну, иди отнеси матери дровец, да побольше.

Джоди набрал полную охапку и поспешил к дому. Мать сидела на корточках перед очагом. Когда в нос ему ударил пряный запах еды, у него ноги подкосились от голода.

– Это лепёшка из сладкого картофеля, да, ма?

– Да, это лепёшка из сладкого картофеля, только вы, голубчик, давайте-ка поторапливайтесь, хватит вам баклуши бить да по городам разъезжать. Ужин готов.

Джоди свалил дрова в ящик и побежал на скотный двор. Отец доил Трикси.

– Мать велела всё кончать и идти ужинать, – доложил Джоди. – Может, я накормлю Цезаря?

– Я уже накормил его, сын, дал бедолажке все, что положено. – Пенни встал с трёхногой скамейки для дойки. – Отнеси молоко, только смотри не споткнись и не выплесни всё на землю, как вчера… Тише, Трикси…

Он оставил корову и прошёл в хлев к телёнку.

– Сюда, Трикси. Ну-ну, голубушка…

Корова замычала и подошла к телёнку.

– Тише, ты! Вот жадный, совсем как Джоди.

Он погладил корову и телёнка и вслед за мальчиком прошёл в дом. Они по очереди умылись у лотка и вытерлись полотенцем, висевшим на ролике снаружи кухонной двери. Матушка Бэкстер сидела за столом, раскладывала по тарелкам еду. Её грузная фигура целиком заполняла конец длинного узкого стола. Джоди и отец сели справа и слева от неё. Им казалось совершенно естественным, что она должна сидеть во главе стола.

– Ну что, проголодались сегодня? – спросила она.

– В меня влезет бочка мяса и бушель хлеба, – сказал Джоди.

– Это ты только говоришь так. Глаза-то у тебя больше желудка.

– Я бы тоже так сказал, – вставил Пенни, – не будь я умнее. Я, когда езжу в Грейамсвилл, всегда возвращаюсь страшно голодный.

– Это оттого, что ты пропускаешь там добрый глоток самогону, – сказала она.

– Нынче всего-то ничего. Выставлял Джим Тэрнбакл.

– А! Ну тогда ты никак не мог перебрать.

Джоди ничего не слышал, ничего не видел, кроме своей тарелки. Никогда ещё он не был так голоден, и вот теперь, после тощей зимы и затяжной весны, когда им самим-то жилось едва ли сытнее, чем их скоту, матушка Бэкстер приготовила ужин впору хоть для священника. На стол была подана свежая зелень лаконоса, приправленная кусочками сала; сэндбагеры из картофеля с луком и мяса черепахи, которую он поймал вчера; померанцевые преснушки, и ещё возле локтя матери лежала лепёшка из сладкого картофеля. Он разрывался между желанием взять ещё преснушек и ещё сэндбагер и родившимся из мучительного опыта знанием, что, если он съест всё это, у него не останется места для лепёшки. Выбор был прост.