Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

Во всём уезде Михалыч как врач пользовался большой известностью и любовью. Ценили его и местные богатей. Его постоянно приглашали в свои имения соседние помещики.

Но заниматься частной практикой, особенно разъезжать по "знатным барынькам", как Михалыч иронически заявлял, он не любил и делал это довольно редко. К тому же "знатные барыньки" частенько вызывали доктора к себе в имение не из-за серьёзной болезни, а из-за всяких пустяков.

- Трясся по ухабам, по буеракам тридцать вёрст, а у неё, видите ли, насморк или в бок кольнуло!- возмущался Михалыч.- Заняться не знает чем, вот и дурит от безделья!

Приедут, бывало, из какого-нибудь имения приглашать Михалыча к больным, а он говорит, что сам нездоров или занят, и отправляет посланного к старому опытному фельдшеру Лупанову. Вот уж тот - ночь, полночь - никогда от практики не отказывался.

- Зато и денежки имеет,- с грустью говорила мама.- И домик себе выстроил, и пара лошадей, даром что не врач, а только фельдшер. А у нас ни дома, ни собственной лошади, всё нанятое, всё чужое.

Такие разговоры Михалыч очень не любил.

- Все сыты, одеты, обуты, никто, кажется, ни в чём не нуждается, чего же ещё нужно? - обычно отвечал он.- Всё равно всех денег не соберёшь.

Это была его любимая поговорка, и нужно отдать справедливость, что ей он неуклонно следовал всю жизнь.

- А у нас зато зайцы, и ежи, и лисята, и птицы разные - всё есть, а у Лупановых даже кошки нет! - с жаром поддерживал я Михалыча.

- Вот разве что зайцы да лисята,- вздыхала мама.

- А разве это плохо, что у нас в доме разная живность водится? чувствуя во мне надёжного союзника, отвечал Михалыч. Он доставал папиросу, закуривал и задумчиво продолжал: - В жизни, друзья мои, нужно и работать с любовью, и с любовью уметь пожить, уметь поглядеть, что вокруг творится: как весна наступает, как лето приходит... Эх, хорошо, братцы, на свете жить тому, кто жизни радоваться умеет!

Эти слова о том, что надо "уметь радоваться жизни", я слышал от Михалыча не один раз.

Михалыч был не только прекрасный врач-хирург, по-настоящему любящий своё нелёгкое дело, но, кроме того, он был ещё в душе и немножко поэт, особенно поэт родной природы.

Но всё это я понял, а главное, оценил уже много позже, когда стал не ребёнком, а юношей. В детстве же я смотрел на Михалыча просто как на своего закадычного друга-товарища, такого же весельчака и такого же, как мы, ребята, выдумщика и проказника. В его работе я, конечно, ничего тогда не понимал. И мне бывало даже очень досадно, что он так много времени проводит со своими больными, вместо того чтобы побольше побыть вместе с нами.

С Михалычем мы всегда жили душа в душу. Я, бывало, никак не дождусь, когда же он наконец вернётся из больницы. Приходил он обычно к самому обеду. После обеда ложился на часок отдохнуть, как

он говорил: "Не спать, а так кое-что обдумать". При этом "обдумывании" весь наш домик дрожал и сотрясался от богатырского храпа. Потом Михалыч вставал. И тут-то начиналось самое интересное: налаживание удочек для рыбной ловли, набивка патронов на охоту или чистка и смазывание ружья. Всё это Михалыч обставлял как-то особенно занимательно. Разложит, бывало, по столу лески, крючки, поплавки и не сразу начнёт их привязывать к удилищам, а сперва полюбуется, как настоящий художник редким произведением искусства.

- Хорош поплавочек! Ах, хорош! Вы только, друзья, представьте себе: стоит он этак красным столбиком на воде, около тростничка, и вдруг будто ожил, вздрогнул, зашевелился и вниз, вниз... Тут уже не зевай, тащи. Дёрнешь - удилище в дугу, леска в струну натянута, так по воде и чертит. А там, в глубине, ходит, точно на привязи, этакий окунище. Спина горбатая, тёмная вся...

Мы с Серёжей слушали затаив дыхание и, кажется, не только слышали, но даже как будто и видели, как Михалыч тащит на берег огромного крутоспинного красавца окуня.

Потом Михалыч аккуратно, не торопясь, привязывает к леске крючок, приделывает грузило и надевает поплавок.

- А ну, ребята, живо тащите из кухни ведро воды,- командует он,- да пополнее, только не расплескайте!

Мы с Серёжей стремительно бросаемся в кухню, наливаем ведро воды и тащим в кабинет Михалыча. Несём оба, так легче, а главное, никому не обидно.

У обоих штаны, чулки, башмаки - всё мокрое. По полу, следом за нами, тянется целый ручей, но зато мы точно выполнили задание - налили ведро до самых краёв.

Завидя нас изрядно намокших, Михалыч смущённо качает головой:

- Вот уж постарались, достанется нам теперь от Самой, ох достанется! Ну, что поделать, пока она не пришла, скорей за работу.