Анатолий Соболев - Рассказы о Данилке

Наконец открывается, и человек двадцать вваливаются в ларек. Первая партия. И двери на защелку хоп! Великое блаженство охватывает человека, когда втолкнут его в этот долгожданный ларек, в тепло, в сытный дух свежего хлеба. После мороза, после бессонной ночи обалдевает он, глаза разбегаются от обилия только что выпеченного красивого хлеба, что рядами лежит на полках. Позднее Данилка понял, что совсем и не был красивым тот военный хлеб - черный, клеклый и тяжелый. Ешь - к зубам прилипает. Но с голодухи хлеб казался необыкновенно красивым и вкусным.

Получит Данилка буханку, сграбастает ее, теплую, прижмет к груди и еще не успеет выйти из ларька (из него тоже выпускали партиями), как уже отломит кусочек горбушки. Поначалу впитывает, вбирает в себя хлебный дух (а во рту уже ощущает вкус распаренного зерна и горклого масла, на котором пекут хлеб), потом откусит самую малость и катает, сосет во рту, чтобы подольше продлить наслаждение, и уж только потом - не сразу! - всю эту до конца высосанную и измочаленную кашицу проглатывает с сожалением, потому как в животе уже не почувствуешь ни запаха, ни вкуса. А еще лучше сначала съесть липкий мякиш - поджаренную же горьковатую корочку оставить на лакомство и обгладывать ее долго и благоговейно. Лучше всего, конечно, сначала мякиш, а потом сверху корочку положить - сытнее на желудке. Блаженны эти минуты! И хлеб уже в руках, и морозные муки кончились, и на следующую ночь отоспаться можно.

В такие минуты, когда жевал Данилка теплую корочку, вспоминал он деда Савостия, райисполкомовского конюха. Дед всегда ел хлеб благоговейно, после еды собирал со стола в свою широкую, раздавленную работой ладонь крошки и ссыпал их в рот. Все до единой. Как-то на покосе в раннем еще детстве, выпорол этот дед Данилку за то, что тот бросил кусок хлеба на землю. Дед порол Данилку жидким прутом и приговаривал: "Знай, почем хлеб, знай, почем хлеб". И никто не заступился, как ни орал Данилка - ни мать, ни отец, хотя порол Данилку совсем чужой дед на глазах родителей. И только в эти морозные ночи узнал цену хлеба Данилка. Да ему еще, если разобраться, грех было жаловаться! Он получит булку хлеба и ест ее на ходу, а вот Валька Соловей, получив буханку на девять ртов, не мог позволить себе и кусочка отломить.

Как-то раз, уже в полночь, случилось вот что: чтобы скоротать время, запел Валька в очереди. Запел потихоньку, среди своих, барачных пацанов. В тот день подфартило ему в столовке, подработал на выносе помоев и накормили его "от пуза". Данилкина бабка всегда говаривала: "Середочка сыта, и кончики заиграли". Вот и у Вальки так - запел он. Да и мороз в ту ночь не так сильно давил. Спел он одну песню, а ему тетка, что рядом стояла, говорит, чтоб еще спел - время быстрее побежит. Валька не стал ломаться. Спел. Народ, кто удивляется, кто слушает со вниманием, а кто подпевать даже начал. Глянули - утро брезжит. Незаметно с песнями время скоротали. Какая-то бабка сказала, что мальчонку надо бы без очереди пропустить, на всех, мол, работал, талант тратил. Кое-кто, правда, заворчал, нашлись противники. Но все равно Вальку подтолкнули к дверям, и вошел он с первой партией в ларек.

На вторую ночь то же самое повторилось. И с тех пор повелось: как ночь, так Валька поет. Барачные ребята долго ему втолковывали, чтоб он задарма не пел, пусть без очереди пропускают. Валька стеснялся. Тогда Мишка Однорукий, был в Данилкином бараке такой - из поджиги стрелял, все пальцы правой руки оторвало, а доктора и кисть отхватили, - вот этот-то Мишка и сказал всем громогласно, что Валька петь не станет, если его без очереди не будут в ларек пускать. Посудили-порядили люди и решили, что одного мальца можно и без очереди пустить. Все равно человек двадцать, а то и поболе, как ни сторожи, без очереди просачиваются. Так что еще один лишний - не беда. Тем более, что всю ночь он честно отстаивает, да еще и ноет для всех.

И стали Вальку пускать без очереди. Ну и пел он за это на совесть.

Пел-пел и охрип. На морозе вообще петь нельзя. Говорят, настоящие певцы даже дышать на морозе боятся, не то что - петь. Шарфом шерстяным или пуховым горло и нос закутывают. А у Вальки и шарфа-то никакого не было, вечно голая шея из воротника худого пальтишка торчала. Захрипел Валька, перестал петь. Но без очереди его все равно пускали - на работе, так сказать, производственную травму получил.

Придет Валька, посипит чего-то, покашляет, получит хлеб и идет-бредет тихонько обратно. Потом слег совсем. Горло перехватило.