Алексей Олейников: Велькино детство

– А ещё друг человека. Собака ты, Кардамон, последняя собака после этого, – вздохнул он. Кардамон благоразумно не возражал.

Велька с тоской оглядел пустую улицу ещё раз и собрался было уже идти в дом – рисовать карандашами, как из-за поворота, вздымая пятками облачка пыли, выбежала та самая голопузая орава и на перекрёстке мальками прыснула в разные стороны. В Велькин конец, перегоняя собственную тень, мчался как раз Федька. Велька, донельзя заинтригованный, открыл калитку, и когда Федька проносился мимо, за воротник втянул его во двор.

Федька заорал дурным голосом и забился в руках не хуже подлещика.

– Тихо, тихо. Федька, это ж я. – Оторопев, Велька разжал пальцы. Федька, извернувшись ужом, отскочил в сторону.

– Ты чего?

– А… это ты, – Федька ещё одурелыми глазами глянул на него.

– А то кто же? Ты чего такой?

– Я… эта, – Федька огляделся, и хотя кругом никого не было, кроме Кардамона, высунувшего на Федькины крики из будки свой нос, перешёл на шёпот:

– Ты… эта никому не скажешь?

– Да чтоб мне провалиться, – закивал заинтригованный Велька.

Федька облизал губы.

– Мы на кладбище были.

– И что? Днём туда каждый дурак может сходить, – усмехнулся Велька.

– Ага, днём, а вчера в полночь не хочешь? – парировал Федька. – Тебе-то слабо?

– Слышь, малёк, чего я там забыл? – Велька нацелился было отвесить ему подзатыльник, но Федька округлил глаза и рыбкой нырнул в куст сирени.

– Ты чего? – Велька ошарашенно подошёл к сирени, не зная, что и думать. С Федькой явно творилось что-то неладное. – Я пошутил. Вылазь, Федь. Там мурашей полно. Феедь?!

– Тихо ты! – яростным шёпотом откликнулся Федька. – Вон она идёт.

– Да кто она, Федь?! – жалобно спросил Велька, всё больше убеждаясь, что с пацаном чего-то приключилось. – Вылазь, Федька.

– Она идёт, – уже прошипел Федька. – Прячься быстрей.

– Да кто она-то? – Велька завертел головой. – Да нет же никого кругом, ты перегрелся, что ли?

– Сам ты перегрелся, – огрызнулся Федька. – Вон она, на дороге, обернись, дубина.

Велька, решив припомнить Федьке дубину потом, когда этот паразит из сирени вылезет, всё же обернулся. Посреди перекрёстка, в жарком полуденном мареве и пыли стояла маленькая, сгорбленная, чёрная фигурка.

– Кто это? – почему-то шёпотом спросил Велька, которому от неподвижности этой фигурки стало не по себе.

– Бабка-смерть.

– Кто? – изумился Велька и отчётливо понял, что Федька сошёл с ума. Велька хотел сказать Федьке, что у него чердак поехал, но вспомнил, что их, сумасшедших этих, нельзя волновать. А то они буйные становятся, вон как Федька бился. Велька вдруг подумал, как плохо будет тёте Вале, Федькиной маме, когда она узнает о том, что сын у неё того. Велька лихорадочно соображал, как вытащить Федьку из куста.

– Феденька, – самым сладким голосом, каким мог, позвал Велька. – Может… эта… тебе в дом зайти, или ты пить хочешь?

– Ты что, с ума сошёл? – спросили из сирени.

– Я… нет, – запнулся Велька.

– Она же меня увидит, когда я вылезать буду.

– А что это за бабка такая? – приторно продолжил Велька, прикидывая, чем ещё помешанного Федьку поманить. Можно было, конечно, позвать деда, бабушку, они бы окружили сирень, чтобы Федька не удрал, а потом пришёл бы участковый Пётр Фомич и вынул бы этого ненормального. А ещё можно было бы поджечь сирень, тогда бы Федька сам выскочил. Но пока будешь звать-искать-окружать, он же заподозрит неладное и удерёт. А потом лови его по огородам.

– Это бабка, она на кладбище живёт, с косой ходит и чего-то бормочет под нос себе. Мы сами видели, идёт и под нос бу-бу, бу-бу, а коса здоровущая такая, так и блестит. Пацаны рассказывали, она ночью по селу ходит и в окна заглядывает. И где окно открыто, она того. Ай!

Куст затрясся.

– Ты чего там? – заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.

– Мураши, блин. – Сирень зашуршала, из тёмной её зелени вынырнула растрёпанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:

– И кого увидит, того косой – чик! – провёл он поперёк шеи.

– Дурак ты, Федька, – в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.

– Ах ты… я! – Оскорблённый до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и, охнув, упал обратно.

– Блин. Увидела, сюда идёт, – плачущим голосом возопил он из глубины сирени. – Мамочки.