Ганс Христиан Андерсен - Сказки Г.-Х. Андерсена

– Вон! Вон! – залаял цепной пёс. – Я был щенком, крошечным хорошеньким щенком, и лежал на бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных господ! Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали меня Милкой, Крошкой!.. Потом я подрос, велик для них стал, и меня подарили ключнице, я попал в подвальный этаж. Ты можешь заглянуть туда; с твоего места отлично видно. Так вот, в той каморке я и зажил как барин! Там хоть и пониже было, да зато спокойнее, чем наверху: меня не таскали и не тискали дети. Ел я тоже не хуже, если ещё не лучше! У меня была своя подушка, и ещё… там была печка, самая чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я совсем уползал под неё!.. О, я и теперь ещё мечтаю об этой печке! Вон! Вон!

– Разве уж она так хороша, печка-то? – спросил снеговик. – Похожа она на меня?

– Ничуть! Вот сказал тоже! Печка черна как уголь; у неё длинная шея и медное пузо! Она так и пожирает дрова, огонь пышет у неё изо рта! Рядом с нею, под нею – настоящее блаженство! Её видно в окно, погляди!

Снеговик посмотрел и в самом деле увидал чёрную блестящую штуку с медным животом; в животе светился огонь. Снеговика вдруг охватило какое-то странное желание – в нём как будто зашевелилось что-то… Что такое нашло на него, он и сам не знал и не понимал, хотя это понял бы всякий человек, если, разумеется, он не снеговик.

– Зачем же ты ушёл от неё? – спросил снеговик пса, он чувствовал, что печка – существо женского пола. – Как ты мог уйти оттуда?

– Пришлось поневоле! – сказал цепной пёс. – Они вышвырнули меня и посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука – он хотел отнять у меня кость! «Кость за кость!» – думаю себе… А они осердились, и вот я на цепи! Потерял голос… Слышишь, как я хриплю! Вон! Вон! Вот тебе и вся недолга!

Снеговик уж не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки ключницы, где стояла на четырёх ножках железная печка величиной с самого снеговика.

– Во мне что-то так странно шевелится! – сказал он. – Неужели я никогда не попаду туда? Это ведь такое невинное желание, отчего ж бы ему и не сбыться? Это моё самое заветное, моё единственное желание! Где же справедливость, если оно не сбудется? Мне надо туда, туда, к ней… Прижаться к ней во что бы то ни стало, хоть бы пришлось разбить окно!

– Туда тебе не попасть! – сказал цепной пёс. – А если бы ты и добрался до печки, то тебе конец! Вон! Вон!

– Мне уж и так конец подходит, того и гляди свалюсь!

Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; в сумерки каморка выглядела ещё приветливее: печка светила так мягко, как не светить ни солнцу, ни луне! Куда им! Так светит только печка, если брюшко у неё набито. Когда дверцу открыли, из печки так и метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на белом лице снеговика. В груди у него тоже горело пламя.

– Не выдержу! – сказал он. – Как мило она высовывает язык! Как это идёт к ней!

Ночь была длинная-длинная, только не для снеговика; он весь погрузился в чудные мечты – они так и трещали в нём от мороза.

К утру все окна подвального этажа покрылись чудесным ледяным узором, цветами; лучших снеговику нечего было и требовать, но они скрывали печку! Стёкла не оттаивали, и он не мог видеть печку! Мороз так и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться бы да радоваться – так нет! Он тосковал о печке! Он был положительно болен.

– Ну, это опасная болезнь для снеговика! – сказал пёс. – Я тоже страдал этим, но поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды!

И погода переменилась, началась оттепель.

Капели поприбавилось, а снеговик поубавился, но он не говорил ничего, не жаловался, а это плохой признак.

В одно прекрасное утро он рухнул. На месте его торчало только что-то вроде железной согнутой палки; на ней-то, когда лепили, мальчишки и укрепили его.

– Ну, теперь я понимаю его тоску! – сказал цепной пёс. – У него внутри была кочерга! Вот что шевелилось в нём! Теперь всё прошло! Вон! Вон!

Скоро прошла и зима.

– Вон! Вон! – лаял цепной пёс, а девочки на улице пели:

О снеговике же и думать забыли!