Кристине Нёстлингер: История одной семейки

Правда, я понятия не имею, как четырнадцатилетнему мальчишке попасть в дом престарелых, и потому решил, что журнальная заметка хоть как-то поможет мне в трудную минуту.

Придя домой после школы, я жирно обвел красным фломастером сообщение из Нью-Йорка. А потом прикрепил кнопками три копии на кухонных шкафчиках. Еще один листок приклеил на зеркало в прихожей, другой – на двери туалета, третий – на сливной бачок в туалете наверху, четвертый – на кафель в ванной внизу, пятый – на полки с зубной пастой в ванной на втором этаже. И еще по одному листку положил на постели мамы, бабушки, тети Феи, тети Труди, тети Лизи, Андреа и Дорис. А оставшиеся пять бумаженций прикрепил скотчем, чтобы не повредить новых обоев, в гостиной на видных местах. Тетя Фея ковыляла за мной, пока я развешивал листки, и не переставая спрашивала:

– Ольфичка, что ты делаешь? Ольфичка, что тут написано? Ольфичка, зачем ты обвел все красным фломастером?

Тетя Фея – сестра моей бабушки, моя двоюродная бабка, в общем. Ей уже за семьдесят, и она хромает с тех пор, как попала в аварию на велосипеде лет шестьдесят назад. Поэтому ни у меня, ни у моих сестер Дорис и Андреа никогда в жизни не было велосипеда, – чтобы нам тоже не пришлось всю жизнь прохромать.

– Фея, прочитай, тогда и поймешь! – сказал я добродушно.

Правда, тетя Фея никогда ничего не читает – ей все нужно зачитывать вслух. Мама говорит, что раньше, когда еще не было телевизоров, она хотя бы просматривала заголовки в газетах. Но с тех пор как у нас в доме появился ящик, она не удостаивает взглядом ни одной буквы. Дорис считает, что читать тетя Фея давно уже разучилась.

Мне совсем не хотелось зачитывать Фее свое объявление, ведь из всех домочадцев ее это касалось в последнюю очередь, – как раз она-то оставляет меня в покое, по крайней мере в том, что касается школы.

– Да неважно это, Фея, – пробормотал я и пошел в свою комнату. А она ковыляла за мной и причитала:

– Но, Ольфичка, если неважно, зачем тогда ты все это развесил?

Я закрыл дверь у нее перед носом, кинул пластинку Константина Векера на проигрыватель, а себя – на постель.

То, что Фея вломится ко мне, дабы расспрашивать дальше, было исключено. На двери моей комнаты висит старая жестяная табличка «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» Тетя Фея – единственная из нашей семьи, кто держит себя за «постороннюю».

Кстати, меня зовут, конечно, вовсе не «Ольфичка». А также не Ольф, Ольфинька и уж совсем не Ольфус, как любит называть меня моя бабушка.

Меня зовут Вольфганг. Когда я был румяным карапузом, мне никак не давалась буква «в», и если кто-нибудь спрашивал, как меня зовут, я, по словам домашних, якобы отвечал «Ольфганг».

Мои многочисленные нянюшки этому так умилялись, что и сами стали звать меня исключительно Ольфганг, или Ольфи, или даже Ольфус. В общем, ничего удивительного, что букву «в» я научился произносить ужасно поздно!

Я провалялся в постели до вечера и только раз в двадцать пять минут поднимался, чтобы завести пластинку снова. Я частенько часами гоняю одну и ту же сторону. Правда, только во второй половине дня, когда кроме меня и тети Феи ни одной живой души дома нет. Тетя глуховата и музыку не слышит – хоть на полную катушку включай. Остальные же сразу поднимают крик. Они вваливаются ко мне, орут, протестуют, говорят, что сойдут с ума, вечно слушая одни и те же шесть песен, и требуют, чтобы я надел наушники или прикрутил громкость. И доказывают этим окончательно и бесповоротно, что у них нет чувства прекрасного. Музыка должна грохотать и пульсировать! Музыка должна грохотать так оглушительно, чтобы вся комната пропитывалась ею, чтобы можно было нырнуть в нее и плыть в самой ее середке, словно ты рыба, а музыка – вода! С наушниками, даже если увеличить громкость, этот номер не пройдет, потому что стереоэффект через эти штуки никак не продирается – на мой взгляд, во всяком случае.

Уже смеркалось, когда мама распахнула дверь моей комнаты. Она прошагала к проигрывателю, выключила его, помахала у меня перед носом одной из откопированных журнальных страниц и спросила:

– Эй, Ольфи! Какого черта ты завесил этими штуковинами весь дом?

Больше всего мне хотелось промолчать, потому что я просто ненавижу, когда кто-то вот так по-хозяйски вламывается в мою комнату без стука и, не спросясь, жмет на кнопку «Выкл.». Но воспитательного эффекта ради я подавил раздражение, чуть-чуть приподнялся в постели и сказал:

– Прочти то, что обведено красным!