Оноре де Бальзак - Бальзак, Мериме, Мопассан, Франс, Пруст. Перевод с французского Елены Айзенштейн

– Но эта святая великолепна, милый человек! – воскликнул сильным голосом юноша, выходя из глубокой задумчивости. – Эти две фигуры, святая и лодочник, отмечены утонченным стремлением пренебречь итальянской живописью, я не знаю ни одного, кто придумал бы такого нерешительного лодочника.

– Этот маленький забавник ваш? – спросил Порбю старика о молодом человеке.

– Увы, мэтр, извините мою дерзость, – ответил неофит, покраснев. Я незнаменит, рисовальщик по импровизации, приехал недавно в этот город, источник всей науки.

– За работу! – сказал ему Порбю, предоставив карандаш и лист бумаги.

Незнакомец проворно скопировал черты Марии.

– О! о! – воскликнул старик. Ваше имя?

Молодой человек написал внизу: Николя Пуссен 7 7 Никола Пуссен (1594—1665) – знаменитый французский художник. По происхождению нормандец. Любил историко-мифологические сюжеты. Основатель классицизма. .

– Вот неплохо для начала, – сказал известный нам старик, говоривший так резко. – Я вижу, что с тобой можно потолковать о живописи. Я не обвиняю тебя, что ты любуешься святой Порбю. Это шедевр для всего света, и только приоткрыв самые глубокие тайны искусства, можно понять, в чем его ущербность. Но поскольку ты достоин урока и в состоянии осмыслить, я попытаюсь тебе показать, как мало вещей нужно, чтобы дополнить эту работу. С твоими глазами и вниманием подобная возможность может никогда и не представиться. Твоя палитра, Порбю?

Порбю пошел искать палитру и кисть. Маленький старик резким дрожащим движением закатал свои рукава, просунул палец в пеструю насыщенную палитру, которую подал Порбю; он поскорей вырвал у Порбю из рук букет кистей всех размеров, и его заостренная на кончике борода внезапно угрожающе сильно шевелилась, выдавая зуд творческой фантазии. Все изменения колорита он пробуркивал между зубами.

– Вот хорошие оттенки, для того чтобы кинуть их за окно тем, кто имеет представление о композиции; они грубы и фальшиво возмутительны, как рисовать? Потом он погрузил с живой пламенностью кончик кисти в других коробках с цветом, в которых он очень быстро просматривал целую гамму оттенков, как соборный органист на Пасху, бегло пробегавший свой клавир.

Порбю и Пуссен были неподвижны каждый со своей стороны полотна, погруженные в самое пылкое созерцание.

– Видишь ты, видишь, – говорил старик, не поворачиваясь, – как средствами трех или четырех касаний и небольшого количества голубоватой глазури мы можем создать циркуляцию воздуха вокруг головы этой бедной святой, которую должна была подавить сама сгущенная эта атмосфера! Посмотри, как по-настоящему развевается драпировка, и понимаешь, что поднялся ветер! Раньше там был только воздух накрахмаленной ткани, поддерживаемой булавками. Заметь, как мерцает атласом положенный мной на грудь тон, хорошо передавая гибкую грацию кожи молодой женщины, и как смешанный коричнево-красный колорит и обжигающая охра разогревают холодную серость этой огромной тени, где застывает кровь, вместо того, чтобы бежать. Молодой человек, молодой человек, тому, что я покажу, никакой учитель не сможет тебя научить. Мабюс один был посвящен в секрет, как дать жизнь этим образам. Мабюс не имел ни одного ученика, кроме меня. У меня никого нет, и я стар! А ты достаточно умен, чтобы добиться остального, потому что тебе я даю возможность это ощутить.

Сказав, странный старик коснулся всех частей картины: здесь два взмаха кисти, там один, но показалось, что можно говорить о новой живописи, имея в виду новое освещение.

Он работал с таким страстным пылом, что пот лежал на его строгом лбу; он шел такими быстрыми, такими нетерпеливыми маленькими движениями и так порывисто, что юному Пуссену казалось, словно в членах старика находилось странное демоническое существо, против человеческой воли фантастически двигающее руками. Сверхъестественный свет глаз, судорожные движения сообщали этой мысли подобие истины, которая должна воздействовать на юное воображение. Старик проговорил: «Так, так, так! Вот это масло, молодой человек! Видишь, мои маленькие мазки порыжили твой ледяной отттенок! Итак, приступим. Пам! Пам! Пам! – сказал он, разогревая детали, где отметил неточности жизни, исчезающие под несколькими слоями цвета разного темперамента и улучшил использование оттенков, которые выражали египетскую пылкость. – Видишь, малыш, ничего, кроме последнего взмаха кисти, который только и идет в счет. Порбю сделал сотню мазков, я – лишь один. Никто из нас не чувствует признательности к тому, что внизу. Хорошо усвой это!»