Яков Окунев - По Китайско-восточной дороге

Поля расчесаны канавками на аккуратные гряды. Синие фигуры китайцев копошатся между грядами. Они кропотливо работают на солнцепеке. Их широкие шляпы из рисовой соломы — точно движущиеся янтарные грибы вокруг гряд. Их руки ласкают каждый ком земли, каждый стебель. Там, где земля еще не засеяна, она тонко разрыхлена маленькой киркой и пальцами и кажется бархатной.

Между этими полями, похожими скорее на огороды, мелькают деревушки. Призимистые фанзы, с покатыми земляными крышами, поставленными без стен и почти без фундамента прямо на землю, с прорезанными в крышах окошками с частым переплетом, стоят бок о бок, длинным рядом. По дороге, вьющейся между бобовыми полями, манчжурские широкомордые волы в ярмах тащат арбы на высоких колесах. Арбы нагружены тяжелыми жерновами для выжимания бобового масла.

В вагоне на полу сидит старый китаец. Должно быть, он сел ночью на одной из остановок. Этот сухой, крепкий старик как будто состоит из сухожилий и широких костей. Его ладони — как копыта. Их жесткая кожа черна от в'евшейся в нее на всю жизнь земли.

Железными черными ногтями он разрывает мясо какой-то рыбы. Под его зубами трещат крепкие звенья позвоночника рыбы — он, как и Ли-Тин, ест ее с костями, с жабрами. Маслаки под натянутой желтой кожей на его скулах перекатываются, как шарики.

Лн-Тин сверху весело окликает его.

— Сян-Чжао! — кричит он и говорит что-то по-китайски.

Старик поднимает голову и, пощипывая пальцами свою бородку — с десяток седых волосков на морщинистой, как кора, коже подбородка, — отвечает медлительно, с достоинством.

На тракте из Мергеня в Цицикар. Гурт скота у реки Нонни-цзян на привале.

Они разговаривают на непонятном горловом, клокочущем языке. Но по жестам старика и по подвижному лицу Ли-Тина можно понять, что над старым китайцем стряслась какая-то беда. Он горестно качает головой, морщинки сбегаются к его переносице. Ли-Тин сочувственно щелкает языком.

— Его мало-мало худо дело, — обращается ко мне Ли-Тин. Умирай его надо совсем худо.

Из узких глаз старика выдавливается мутная слезинки. Но речь его не теряет своей медлительности. Продолжая пощипывать свои волоски на подбородке, он говорит мне что-то по-китайски. Я слышу понятные знакомые слова: дюбань — губернатор, контрами — убил, хунхуз. Мне неясно, однако, какое отношение имеет дюбань к хунхузам и убийству и кто кого убил — хунхузы губернатора, или губернатор хунхузов, или оба в компании — кого-то третьего.

Ли-Тин приходит на помощь. Поясняя свою малопонятную тарабарщину жестами и гримасами, он переводит жалобу старого китайца.

Сян-Чжао — переселенец из земледельческой провинции Хубей. Правительство трех об'единенных провинций Манчжурии обещало большие льготы переселенцам в Хинганский район — бесплатный проезд, землю, освобождение на три года от налогов. Сам генерал Чжан-Сюэ-лян, сын знаменитого Чжан-Цзо-лина, подписал этот декрет.

— Дорога вези, земля еся (есть), — переводил Ли-Тин, — дюбань режи-режи, — провел он ребром ладони по горлу, показывая, как дюбань зарезал Сян-Чжао.

К Сян-Чжао пришли сборщики податей и потребовали, чтобы он уплатил за три года вперед.

— Война надо, солдат надо — об'яснил требование сборщика Ли-Тин.

У Сян-Чжао много детей и совсем нет денег. Ему надели на шею деревянную колодку. Его били палками. Но и палки не выбили из Сян-Чжао денег. Сборщики конфисковали и увезли весь его урожай бобов.

— Ой, худой люди! — щелкает языком Ли-Тин и указывает на Сян-Чжао. — Его хунхуз сделайся. Его честный не могу живи.

Сян-Чжао рассердился на Ли-Тина и принялся в чем-то выговаривать ему.

Что он сердится? Что его говори? — спросил я Ли-Тина на его наречии. Ли-Тин осклабился:

Его боится — моя зачем говори.

Правительство об'единенных провинций доводит тысячи крестьян до этой крайности — бежать с земли и соединяться в шайки. Налоги собраны за 2 и 3 года вперед. Крестьяне разорены поборами местных властей и повинностями. Когда дюбань об'езжает провинцию, его сопровождает свита в несколько сот человек — целая армия чиновников и личный конвой. Весь этот поезд двигается из округа в округ, опустошая все кругом, как саранча. Из деревень к стоянке дюбаня гонят скот, лошадей, волов, везут рис — и все это либо даром, либо под квитанции, по которым нередко платят палками.

В этих фанзах, которые мелькают среди полей за окном поезда, живут горемычные китайские мужики. На нарах под уклоном покатой крыши, в кучах тряпья, копошатся дети и взрослые, мужчины и женщины, по нескольку семейств в фанзе. Все поле крестьянской семьи — пять-шесть гряд, редко — му (1/16 гектара) земли. Крестьянин, обрабатывающий 1-2 ара, — это уже маленький помещик, джентри. Эти джентри {2} сами арендуют землю и, в свою очередь разбив ее на карликовые участки, сдают ее в аренду. Арендная плата взимается натурой — треть и нередко даже половина урожая, причем арендатор не получает ни семян, ни даже орудий.