Ксения Марусяк - Все произведения школьного курса в кратком изложении. 11 класс

X

Шеин с шурином отправились к господину Г.С.Ж.: оказалось, фамилия этого господина Желтков. «Ах, Коля, не следовало бы этого делать…» – сожалел по дороге Василий Львович».

Желтков жил в низкой, но широкой и длинной, «почти квадратной формы», комнате, круглые окна в ней были похожи на иллюминаторы. Из мебели была узенькая кровать, большой и широкий диван, «покрытый истрёпанным прекрасным текинским ковром», а посередине комнаты – стол, «накрытый цветной малороссийской скатертью». Сам хозяин комнаты был худощав, высок, «с длинными пушистыми, мягкими волосами», «очень бледный, с нежным девичьим лицом, с голубыми глазами и упрямым детским подбородком с ямочкой посредине; лет ему, должно быть, было около тридцати, тридцати пяти».

Василий Львович молчал и внимательно разглядывал Желткова. Николай Николаевич говорил гневно, он вернул обожателю гранатовый браслет, сказав, что давно следовало принять меры, и велел Желткову прекратить преследовать Веру Николаевну. Он также пригрозил возможностью «обратиться к помощи власти» и подчеркнул, что эта мера никогда от обожателя не уйдёт. Услышав о «помощи власти», Желтков рассмеялся, он обратился к Шеину: «Трудно выговорить такую… фразу… что я люблю вашу жену. Но семь лет безнадёжной и вежливой любви дают мне право на это. <���…> Но… вот я вам прямо гляжу в глаза и чувствую, что вы меня поймёте. Я знаю, что не в силах разлюбить еёе никогда… Скажите, князь… предположим, что вам это неприятно… скажите, – что бы вы сделали для того, чтоб оборвать это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай Николаевич? Всё равно и там так же я буду любить Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моём существовании. Остаётся только одно – смерть… Вы хотите, я приму её в какой угодно форме». Он попросил разрешения выйти, чтобы поговорить по телефону с Верой Николаевной, а всё, что возможно передать из их разговора, он обещал рассказать. Василий Львович согласился, но Николай Николаевич был возмущён поведением шурина. Шеин просит Николая успокоиться и подождать: «Главное, это то, что я вижу его лицо, и я чувствую, что этот человек не способен обманывать и лгать заведомо. И правда, подумай, Коля, разве он виноват в любви и разве можно управлять таким чувством, как любовь, – чувством, которое до сих пор ещё не нашло себе истолкователя». Подумав, князь добавляет: «Мне жалко этого человека. И мне не только что жалко, но вот я чувствую, что присутствую при какой-то громадной трагедии души, и я не могу здесь паясничать».

Вернувшись, Желтков сообщает, что княгиня не пожелала с ним разговаривать и просила скорее прекратить эту историю. Он обещает, что навсегда уйдёт из жизни этой семьи, что они больше ничего не услышат о нём и никогда его не увидят. Он попросил Шеина об одном, о ещё одном письме к Вере Николаевне. Шеин согласился.

Вечером Василий Львович передал Вере все подробности встречи с Желтковым. Она не была удивлена, но была встревожена: княгиня почувствовала, что «этот человек убьёт себя».

XI

Вера Николаевна никогда не читала газет, но «судьба заставила её развернуть как раз тот лист и натолкнуться на тот столбец, где было напечатано:

«Загадочная смерть. Вчера вечером, около семи часов, покончил жизнь самоубийством чиновник контрольной палаты Г. С. Желтков…»»

Весь день она думала о своих тревожных предчувствиях и о любви этого странного человека, «этого смешного Пе Пе Же». Ей вспомнились слова Аносова: «Почём знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь?»

В шесть часов вечера она получила письмо Желткова, в котором он писал о счастье, дарованном богом – любви к Вере Николаевне, извинялся за доставленные неудобства, говорил, что уедет и никогда не вернётся, ничто не напомнит ей о нём. Он писал, что, уходя, говорит «в восторге»: «Да святится имя Твое». Он просил Веру Николаевну сыграть или приказать сыграть сонату Бетховена D-dur № 2, op.2, если та вспомнит о нём.

Вера Николаевна пришла к мужу заплаканная и показала письмо. Шеин прочёл его и сказал: «… он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый человек …»