Эльдар Ахадов: Кругосветная география русской поэзии

Тредиаковский Василий Кириллович

ОПИСАНИЕ ГРОЗЫ, БЫВШИЯ В ГААГЕ
С одной страны гром,
С другой страны гром,
Смутно в воздухе!
Ужасно в ухе!
Набегли тучи,
Воду несучи,
Небо закрыли,
В страх помутили!
Молнии сверкают,
Страхом поражают,
Треск в лесу с перуна,
И темнеет луна,
Вихри бегут с прахом,
Полоса рвет махом,
Страшно ревут воды
От той непогоды.
Ночь наступила,
День изменила,
Сердце упало:
Всё зло настало!
Пролил дождь в крышки,
Трясутся вышки,
Сыплются грады,
Бьют ветрограды.
Все животны рыщут,
Покоя не сыщут,
Биют себя в груди
Виноваты люди,
Боятся напасти
И, чтоб не пропасти,
Руки воздевают,
На небо глашают:
«О солнце красно!
Стань опять ясно,
Разжени тучи,
Слезы горючи,
Столкай премену
Отсель за Вену.
Дхнуть бы зефиром
С тишайшим миром!
А вы, аквилоны,
Будьте как и оны:
Лютость отложите,
Только прохладите.
Побеги вся злоба
До вечного гроба:
Дни нам надо красны,
Приятны и ясны».

Окружена публичными домами
Стариннейшая церковь в Амстердаме,
В любом окне по непречистой даме.
И прислонились к стенке писсуара
Младой турист, девица и гитара.
Над ними свет закатного пожара.
И отражается в воде канала
Красавица с таблеткой веронала.
Она стареет – и она устала.
И тридцать три малайца-сутенера
(Для девочек непрочная опора)
К двум неграм подошли – для разговора.
И девочка, купившая наркотик,
Ругает их, кривит увядший ротик.
К ней ковыляет бледный идиотик.
По-разному живут на свете люди.
Большой закат напоминал о чуде,
А проповедник говорил – о блуде.
Свобода выбора… Свобода воли…
А если всем определяет роли
Сам Саваоф на огненном престоле?

Городницкий Александр Моисеевич

АМСТЕРДАМ
Возврати, Амстердам, ненадолго свой облик вчерашний,
Где ветшающий храм, наклонившись пизанскою башней
Над сплетеньем каналов, его осеняет крестом,
Укрепляя надежность отсюда невидимой дамбы.
Покажи мне опять акварели твои и эстампы, —
Позабытого детства рассыпанный том.

Проведи меня снова по розовому кварталу,
Где за тонким стеклом отдыхают устало
Разноцветные жрицы любви,
Колыхаясь в луче, как аквариумные рыбки.
Их движения плавны, молочные контуры зыбки.
Сотню гульденов дай – и останешься с ней визави.

На каналах подтаявших, в однообразном порядке —
На окне занавески, на палубе садик и грядки —
Неподвижные баржи крутые качают бока.
В этой местности, где с океаном схлестнулась Европа,
Все живут на воде, словно Ной в ожиданье потопа,
Пуповиною кабеля связаны с сушей пока.
Так и мне бы прожить в корабельном уюте убогом,
Там, где птица кружит над теряющим разум Ван-Гогом,
Где шприцы и бутылки швыряет в канал наркота,
В интерьере домов, как и в Новой Голландии строгом,
Между чёртом реальным и полумифическим Богом,
Вспоминая василеостровского неба цвета.

Так и мне бы прожить, не страшась наводнений и ливней,
Возле зыбкой межи, в окруженьи пейзажей наивных,
На краю континента, у северных хмурых морей,
Где в цене из одежды лишь то, что надёжней и проще,
И тюльпанами нежными летом расцвечена площадь,
И горит над мостами рубиновый свет фонарей.

Волошин Максимилиан Александрович

АКРОПОЛЬ
Серый шифер. Белый тополь.
Пламенеющий залив.
В серебристой мгле олив
Усеченный холм – Акрополь.
Ряд рассеченных ступеней,
Портик тяжких Пропилей,
И за грудами камений,
В сетке легких синих теней,
Искры мраморных аллей.
Небо знойно и бездонно —
Веет синим огоньком.
Как струна, звенит колонна
С ионийским завитком.
За извивами Кефиза
Заплелись уступы гор
В рыже-огненный узор…
Луч заката брызнул снизу…
Над долиной сноп огней…
Рдеет пламенем над ней он —
В горне бронзовых лучей
Загорелый Эрехтейон…
Ночь взглянула мне в лицо.
Черны ветви кипариса.
А у ног, свернув кольцо,
Спит театр Диониса.

Батюшков Константин Николаевич

Где слава, где краса, источник зол твоих?
Где стогны шумные и граждане счастливы?
Где зданья пышные и храмы горделивы,
Мусия, золото, сияющие в них?
Увы! погиб навек Коринф столповенчанный!
И самый пепел твой развеян по полям,
Все пусто: мы одни взываем здесь к богам,
И стонет Алкион один в дали туманной!