Наконец, Украина. Динамичные позитивные изменения в российско-украинских отношениях после избрания президентом Виктора Януковича относятся к числу наиболее ярких событий 2010 г. Но есть опасность растратить этот потенциал, если Москва и Киев будут ориентироваться на существующие шаблоны межгосударственных отношений на постсоветском пространстве. «Бегство от Москвы» – альфа и омега политики прежней украинской власти – оказалось прорывом не в Европу, а в геополитический тупик. Но и резкие движения в противоположном направлении не сулят Киеву больших дивидендов, особенно если они будут опираться на существующие институциональные формы сотрудничества постсоветских государств. России следовало бы помочь нынешней украинской власти в определении особого положения Украины в Большой Европе, где она могла бы играть действительно активную и уникальную роль, к которой с равным уважением будут относиться и в Москве, и в Брюсселе, и в Вашингтоне. И если России имеет смысл претендовать на статус самостоятельной силы в масштабах всего постамериканского мира, то и Украине стоит стремиться к аналогичному положению в Большой Европе.
При всей важности поиска новой формулы Большой Европы и расширения в процессе этого поиска пространства политического маневра для России, все же следует исходить из фактической расстановки сил и наличия «лиссабонской» модели ЕС. Диалог с Евросоюзом необходим, трудности в нем неизбежны. И даже ради одного упрочения позиций России в этом диалоге требуется осуществить поворот на восток, максимально использовать возможности, связанные с перемещением центра глобальной финансовой и индустриальной мощи в Азиатско-Тихоокеанский регион. Только утвердившись там в качестве активного и влиятельного игрока, Россия сможет вести диалог с другими европейскими странами более уверенно. И главное: российские территории к востоку от Урала должны стать задействованным резервом национального развития, а не пространством демографического и индустриального вакуума.
Глобальное междуцарствие: От постамериканизации к поствестернизации
При обсуждении перспектив России в многополярном мире нельзя обойти вниманием и аргументы более общего порядка. Зигмунт Бауман, анализируя динамику модерна в начале XXI в., обращается к термину Interregnum – междуцарствие, который Антонио Грамши использовал для характеристики ситуации ожидания радикальных перемен, вызванных социальными потрясениями эпохи Великой депрессии (7). Грамши вкладывал в понятие «междуцарствие» свой особый смысл, имея в виду одновременные и глубокие изменения социального, политического и юридического порядка. Как и тогда, сегодня старые концепции, институты и механизмы влачат свое существование, демонстрируя прогрессирующую дисфункциональность. Глобальный капитализм в его «докризисном» виде, Вашингтонский консенсус, западное государство всеобщего благосостояния, «постбиполярные» механизмы безопасности и т.д. сохраняются, но вера в их жизнеспособность тает. В то же время никакой полноценной замены этим столпам современности пока не видно.
Процесс «постамериканизации» также вписывается в эту картину «междуцарствия», но не исчерпывает ее. Вполне уместно говорить о более общем процессе «поствестернизации», имея в виду завершение эпохи доминирования цивилизации Запада и множащиеся опровержения догмата о сингулярности европейской (западной) версии модерна.
Как известно, концепция множественности модернов (multiple modernities) была выдвинута Шмуэлем Эйзенштадтом, который подчеркивает, что структурная дифференциация неевропейских обществ совсем не обязательно воспроизводит европейскую модель. По его мнению, европейская модель стимулирует появление различных институциональных и идеологических паттернов за пределами Европы. Эйзенштадт пишет: «Существенно, что эти паттерны не конституировали простое продолжение в современной эре традиций их обществ. Такие паттерны, несомненно, относились к модерну, хотя и испытывали сильнейшее воздействие специфических культурных посылок, традиций и исторического опыта. …Идея множественности модернов означает, что наилучший путь понимания современного мира …состоит в рассмотрении его как повествования о непрерывном конституировании и реконституировании разнообразия культурных программ» (10, с. 2).
В контексте теории Эйзенштадта метафора «междуцарствия» могла бы означать, что западная версия модерна в основном исчерпывает свою миссию «перенастройки» незападных культурных программ и вступает в период сосуществования и конкуренции с другими, возникшими на основе этих программ версиями модерна. Но это сосуществование означает ни больше, ни меньше, как признание плюрализма базовых ценностей, институтов и моделей политического устройства, следующее за признанием плюрализма культурных программ.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу