Е. Бакеева - Введение в онтологию - образы мира в европейской философии

Получается, чтоо бытиимысли(или простоо бытии)мы можем говорить только там и тогда, где и когда имеет место философствование как движение выхода к началу (или к пределу) всего существующего. Этот смысл философствования как движения человека к пределу как таковому очень точно выражен М. Хайдеггером: «Философия – мы как-то вскользь, пожалуй, знаем – вовсе не заурядное занятие, в котором мы по настроению коротаем время, не просто собрание познаний, которые в любой момент можно добыть из книг, но – мы лишь смутно это чувствуем – нечто нацеленное на целое и предельнейшее, в чем человек выговаривается до последней ясности и ведет последний спор. <���…> Философия – последнее выговаривание и последний спор человека, захватывающие его целиком и постоянно» 1 1 Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Хайдеггер М. Время и бытие. СПб., 2007. С. 456. .

Парадокс, однако, заключается в том, что сам этот предел не существует где-то «в готовом виде», он, если можно так выразиться, производится в акте философствования как «последнего выговаривания». Но как в таком случае следует расценивать «продукты» философствования – философские тексты? Этот же вопрос можно сформулировать еще более радикально: существует ли вообще такая «вещь», как философское знание, в качестве выраженной, объективированной мысли? Ответ может быть только парадоксальным, соответствующим парадоксальной «природе» самой философии: и да и нет. Безусловно, невозможно отрицать существование традиции философской мысли, однако само это существование (характер или способ передачи навыка, умения мыслить) совершенно особенное. Текст как объективированная мысль выступает здесь не столько способом хранения и передачи некоего знания, сколько способом выхода (и для того, кто пишет, и для того, кто читает) к основаниям собственного знания, к той самой границе, о которой шла речь выше. Это, однако, отнюдь не означает, что философия использует какой-то особый язык, призванный не «обозначать», а «побуждать к мысли». Речь скорее должна идти о совершенно другой «работе», которая осуществляется тем же самым языком.

Эту специфику отношения философа к языку отмечает, в частности, Х. – Г. Гадамер: «Общая предпосылка любого философствования следующая: философия как таковая не располагает языком, соответствующим ее подлинному назначению. Правда, в философской речи, как и в любой другой, неизбежны форма предложения, логическая структура предикации, подчинение предиката субъекту и т. д. Это создает обманчивую видимость, что предмет философии дан и познается так же, как наблюдаемые предметы и протекающие в мире процессы» 2 2 Гадамер Х. – Г. Философия и поэзия // Гадамер Х. – Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 123. . За этой видимостью, однако, скрывается все то же стремление философа выйти к началам и основаниям (которые одновременно и начала, и основания языка) и тем самым обнаружить то «ядро» мысли, по отношению к которому выразительные возможности языка оказываются неприменимыми: «Таким образом, язык философии есть язык, который “снимает” себя самого, язык, который не говорит ничего и одновременно стремится сказать все» 3 3 Там же. С. 124. . Так, выражения «единая валюта», «единая система мер и весов», «единая форма одежды» вполне понятны именно потому, что предполагают определенные действия, связанные с этими явлениями. Иными словами, эти выражения предполагают вполне определенный контекст, в котором они оказываются осмысленными и применимыми.

Но как понимать выражение «единое само по себе»? Очевидно, что названные выше – и многие другие – случаи употребления понятия «единое» так или иначе имеют в виду именно «единое само по себе» или «как таковое». Однако как только мы попытаемся дать определение этому «единому вообще», неизбежно обнаружится тавтологичность любой из этих попыток. Иначе говоря, мы обнаружим, что единое можно определить лишь через единое или же путем перебора все тех же частных случаев употребления этого понятия. Именно здесь и открывается тот ракурс, в котором видит язык философия: не со стороны предметов, которые обозначаются понятиями, но со стороны самих понятий. Последние, будучи взятыми на уровне принципиальной возможности их употребления, выступают уже не как знаки, указывающие на предметы, но как проявление той «исходной понятности бытия», о которой говорит М. Хайдеггер. Ровно постольку, поскольку философия призвана выявлять условие, основание всего существующего, ее задачей оказывается установление связи между этой «исходной понятностью» и теми предметами, явлениями, процессами, с которыми мы встречаемся в мире. Эту задачу можно определить как задачу понимания – в отличие от познания как выявления закономерных связей между самими предметами, явлениями и процессами мира, чем занимается, например, наука.