Нора Аргунова - Не бойся, это я!

Когда мне было двенадцать лет, я жила у родных на даче. Каждый день с утра я уходила в лес. Иногда захватывала ружьё — лёгкое духовое ружьецо, которое можно заряжать одной дробинкой. Я ничего не знала об охоте, но воображала себя следопытом, охотником и страстно хотела кого-нибудь убить.

Однажды я сидела в лесу. Это был саженый бор, где сосны стояли рядами, а земля между ними устлана хвоей.

Вдруг я увидела белку. Рядом со мной на объёмистом пне она лущила шишку. Я начала медленно нагибаться к ружью, лежащему на земле. Казалось, белку не испугает моё движение, но она оставила шишку и взбежала на сосну.

Тогда я поднялась, взяла ружьё. Высоко на сосне белка улеглась вдоль ветки, была еле видна — я скорее угадывала в тёмной полоске живое существо, которое, вероятно, наблюдало за мной.

Начинался ветер, деревья мерно раскачивались. Поставив ружьё на плечо, запрокинув голову, я долго целилась, водя мушкой вслед за сосной. Разве можно попасть дробинкой в едва приметную тень, которая плавает над тобой из стороны в сторону в сгустившихся сумерках?

Выстрел… И вот она стала падать. Я смотрела, как, тяжело ударившись о сучок, белка задержалась на секунду, перевалилась, полетела, стукнулась о ветку.

Она медленно падала, а я смотрела, не подозревая, что всю свою жизнь буду видеть это грузное мёртвое падение.

Она свалилась к моим ногам. У неё ещё подрагивали веки. Дробь попала ей точно в сердце.

Я взяла белку поперёк тела, обвисшего, тёплого, и понесла. На опушке, где посветлее, я села, стала её рассматривать. И тут заметила, что из одного маленького соска у неё высочилась капля густого молока…

Много лет прошло с тех пор. Прошлой весной я была в командировке в таёжном краю. Возвращаясь из лесу в посёлок, я присела возле ельника отдохнуть. Ельник ещё стоял в снегу, в спину мне дуло холодом, лицо овевал тёплый ветерок. Промытый снеговой водой, песок на тракте был чист и ярок по-летнему.

Я собиралась встать, но успела сдержаться. Три белых зайца паслись напротив. Два, пощипывая траву, удалялись, а третий начал пересекать дорогу. На коротких передних ногах и длинных задних, ныряя то носом, то кормой, он шёл прямо на меня. Остановился, дожёвывая, у разделявшей нас сухой проталины. Меня он за живую не принял и спокойно ступил на проталину.

Только когда я шевельнулась, заяц стал смотреть на меня. Сложенные в трубку уши наклонились, развернулись, и казалось, он смотрел и ушами.

Боязливо вытянувшись, подрагивая на задних напряжённых ногах, заяц понюхал мои сапоги. Подобрался. Подумал. И томно потянулся, оттопырив хвост, выгнув спину.

Зажмурясь, он зевнул. Прилёг на живот, встряхнул обеими передними лапами, упрятал их куда-то в себя, в белую пуховую муфту на груди. Нахохленный, без шеи, с заложенными на спину ушами, он превратился в солидного, немолодого. Странно его длинное меховое лицо, азиатские дремлющие глаза по бокам головы.

Он засыпает, и всё у него начинает подёргиваться: дёргаются веки, уши, в нервном движении тело. Сон длится мгновение. Вот поднимаются уши, раздвигаются веки. Зрачок сужен, глаз безумно выкачен, на лице ужас. Зрачок растёт, ширится, взгляд становится осмысленным, спокойным. Опять тревожный сон — на миг. Пробуждение. Сон. Пробуждение.

Затем я присутствую при играх. Для начала он мотает головой и прядает, словно конь, ушами. Мотнул головой — взвился вверх. Поскрёб землю передними лапами — подпрыгнул. Поскрёб — взвился, поворот в воздухе на триста шестьдесят. На расставленных лапах он крутится по земле волчком, всё быстрее, мелькает, сливается… Прыжок! И убегает прочь, шурша сухим листом. Задние ноги согнуты, он убегает на корточках. У дороги поворачивается ко мне, и — сногсшибательный прыжок! Не прыжок — полёт! Заяц вытянут над землёй в струну.

Стоит, часто дыша, с зажёгшимися очами, с ноздрями расширенными, трепещущими, — конь! Лесной конёк!

Отдышался, начинает пастись. Съедает красный выползок иван-чая. Уходит, сливается с размытой, белёсой землёй.

Будто знал этот дикий, почему-то поверивший мне, что я его не трону. Какая мне выпала удача! Какой подарок! Я видела его, свободного и весёлого, и кто бы знал, как дорого мне его доверие…