Владимир Мурзин - Синий махаон

Тем временем стемнело, и над лампой столбом вилась мошкара. Летучие мыши быстро обнаружили добычливое место и с цоканьем проносились над лампой. Появились и бабочки. Спланировала и устроилась на экране белая, с тонкими чёрными линиями, пушистая, как горностай, хохлатка, прилетел с гудением липовый бражник и сел на столе под лампой, трепеща крыльями. Одна за другой подлетали стремительные серенькие совочки. Зрители кидались за каким-нибудь мотыльком, севшим поблизости от них, и приносили мне, держа за крылья, обтрёпанное, лишённое пыльцы создание. Я с сожалением смотрел на безнадёжно испорченную редкость. Но я мирился с этим, так как знал: скоро им это наскучит и они разбредутся. И действительно, спустя полчаса зрители стали расходиться, и я мог заняться своим делом без помех. Однако брамеи не появлялись. Мой хозяин всё торопил меня и в конце концов не выдержал: «Давай кончай это дело, пироги совсем остынут! Бабочки прилетят и сядут, никуда не денутся!» С сожалением, поминутно оглядываясь, я пошёл за хозяином в дом.

...Прошло порядочно времени, прежде чем приличия позволили встать из-за стола и пойти посмотреть, что делается у лампы.

Ещё издали я увидел огромную тень, которая металась у экрана. Я бросился туда. Увы, это был громадный кот с круглой разбойничьей мордой. Когда я добежал до экрана, кот с урчанием пожирал брамею. Тут же валялись глазастые крылья грушевых сатурний.

Я запустил палкой в полосатого хищника, и он не спеша удалился, оглядываясь и облизываясь. По-видимому, древность бабочки не ухудшила её вкусовых качеств.

У экрана на земле я обнаружил ещё несколько жаб, которые подъедали всякую мелочь, севшую на землю. А летучие мыши перекрыли дальние подступы, подхватывая на лету самых ценных, как мне казалось, бабочек.

Мой хозяин посмотрел на остатки крыльев брамеи, которые я бережно поднял с земли, подтвердил, что такие бабочки ещё несколько дней назад залетали в окно. Теперь уж ничто не могло заставить меня уйти.

Я разогнал нахлебников и стал ждать. Быстро холодало, и бабочки теперь летели низко над землёй, присаживаясь на траву и вновь взлетая. С треском ломились сквозь кусты сатурнии и, подлетев к лампе, долго порхали вокруг. Огромные, неторопливые, как усталые птицы. А брамей всё не было. Уже светало, когда я кончил охоту. Так промелькнуло ещё несколько вечеров.

Приближался день отъезда, и я решил отправиться в тот самый, показавшийся мне доисторическим овраг. Наверху ещё светило солнце, а в овраге было уже темно. Пахло мхом, прелыми листьями и грибами. Хорошо, что ещё днём я присмотрел подходящее местечко.

У поваленного временем ствола огромного дерева, перегородившего овраг, я расстелил белую простыню, зажёг керосиновую лампу. От промозглой сырости стало холодно. Завернувшись в шерстяное одеяло, я устроился на мягком стволе и приготовился к долгому ожиданию.

Свет лампы очерчивал небольшой круг, освещая перистые листья лапин и каких-то неведомых кустарников, светлые стволы ольхи и железного дерева. Дальше была густая чернота, где что-то жило, шебуршало, потрескивало. Невольно вспомнились рассказы местных жителей о появляющихся иногда леопардах. Какие-то шорохи, мягкие шаги в темноте. Я затаился. Кто-то смотрит на меня из темноты. Почему так тихо? Ах, это смолкли древесные лягушки. Их концерт редко прерывается, и поэтому к нему привыкаешь. Но почему они замолчали? Я вздрагиваю от треска в кустах, но тут же слышу чавканье. Кабан! Отлегло от сердца.

А ночь густеет, набирается сил. Оттуда из темноты появляются бабочки, привлечённые неведомой силой света. Подлетают, кружатся у лампы, садятся на простыню. Но я не шевелюсь, это всё не то. Мне нужна брамея. Гляжу на часы и вижу, что прошло уже два часа. Ничего, вся ночь ещё впереди.

И вдруг чёрно-коричневая громадина ворвалась в полосу света, ввинчиваясь в неё широкой спиралью, затрепетала на простыне. Это не сатурния! Это она, брамея! Только бы не улетела, только бы не улетела!

Но бабочка вновь взлетела, закружилась вокруг лампы и, взмахнув несколько раз крыльями, исчезла за пределами светлого круга. Тянулись напряжённые минуты. Вернётся или не вернётся? Может быть, села где-нибудь на ствол? Нет, кругом тёмная ночь. Крик лягушек. Я опять жду. Холод пробирает и сквозь одеяло. Подлетают какие-то бабочки, но я тщетно жду брамею. И уйти невозможно. Кажется, только уйдёшь — и она опять появится.

Две брамеи — лунчатая и Кристофа — почти не отличаются. Присмотритесь, только тогда можно заметить разницу.