Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне [сборник]

Сега дурашливо взвизгнул и помчался прочь. На бегу оглянулся, зацепился растоптанным полуботинком за край плиты…

Когда Сегу подняли, оказалось, что ни локти, ни колени не пострадали. Случилось гораздо худшее. Каменный талисман развалился пополам. Верхняя половинка осталась на шнурке, а нижнюю Сега держал в пальцах со сбитыми до крови костяшками. Он сел на плиту, раскинул ноги и беззвучно заплакал, роняя крупные слезы на обломок. Все стояли вокруг и молчали.

Наконец виноватый Вашек сказал:

— У нас ведь есть универсальный клей. Сделаем так, что даже трещинку не будет видно…

Глотая слезы, Сега выговорил:

— Если она живая… была… и пополам… как склеишь, чтобы опять живая…

Никто не знал как …

Нет, один все-таки знал! Все смотрели на Сегу, и никто не видел, как Птаха плавно, будто на крыльях, слетел с каменной горки-верхушки и приземлился рядом с остальными. Только воздухом обмахнуло. Птаха сел сбоку от Сеги.

— Ну-ка дай… — И взял обе половинки. Сега всхлипывал и не спорил.

Птаха плотно соединил половинки. Напрягся. Кажется, что-то зашептал. Похоже было, что в тишине тонко-тонко зазвенел окружающий воздух. Потом звон стих, Птаха обмяк. Шепотом сказал:

— Возьми… — И сунул Сеге ставший целым талисман. Сега взял. Неуверенно приложил к мокрой щеке.

— Ну, что? — с жалобным нетерпением спросил Вашек.

— Та-а… живая, — выдохнул Сега и всхлипнул опять. Тюпа важно объяснил:

— Конечно, живая. Потому что это не склейка, а молекулярное сцепление. Птаха умеет…

— Спасибо, Птаха, — виновато сказал Вашек.

— Спасибо… — шепнул Сега и стал облизывать костяшки.

Птаха встал, скинул шапку. В свете вечерних облаков (похожих на растопыренные перья золотистого громадного крыла) стало видно, что волосы у Птахи не темные. Днем они казались темными, когда он снимал шапку, а теперь были как солома. На лбу блестели капельки, плечи дрожали.

Костю резанула жалость. Он почуял вдруг, сколько энергии ушло в один миг из этого щуплого птенчика. Надо было как-то помочь. Костя шагнул, взял Птаху за плечи, спиной прижал к своей груди, чтобы передать ему часть собственной силы и тепла. Это вышло само собой, как от толчка! И Костя не знал, получится ли… Получилось! Птаха затеплел, шевельнулся, оглянулся на Костю — уже весело и резво.

— Ага… хорошо… — И отскочил, растопырив локти. Почему-то все рассмеялись.

А потом опять наступила тишина. Уже спокойная, свободная от беды. «Бум-ква-ква, бум-ква-ква…» — слегка беспокоили эту тишину далекие лягушата.

— Квакают, квакают, а где живут, непонятно, — добродушно сказал круглый белобрысый мальчик (звали его, кажется, Сашок).

— Драчун приедет, покажет дорогу, — опять пообещала Дашутка.

— Да когда он приедет-то? — недовольно отозвался Тюпа. — Одни разговоры…

Дашутка терпеливо объяснила:

— Он же сказал: к середине лета.

— Но ведь как раз уже середина лета! — вспомнила Белка. — Шестнадцатое июля! Самая макушка…

— Ну, значит, завтра, — уверенно подвела итог Дашутка.

Курчавый мальчик Олег (тот, кто когда-то помогал справиться с «кандеевским» пацаном, подравшимся с Юрчиком) живо обернулся к Владику Пташкину:

— Птаха, а ведь правда середина лета! Сыграй «Вечерний луч»! Пора!

Владик, оставив на плитах шапку, побежал к бассейну. Пробурлил ногами воду до середины, как ящерица забрался на макушку горки. Встал…

— Что за вечерний луч? — шепнула Белка Вашеку.

— Сигнал такой, — тоже шепотом ответил Вашек. — Говорят, его играли на старинных парусных кораблях, когда наступала такая вот середина. Если море было спокойным, а небо ясным…

Небо было ясным и светлым. Солнце уже ушло за институтские корпуса, но лучи его бродили в высоте, облака горели. А напротив корпусов, среди невысоких крыш и тополиных крон, горел крест маленькой церкви — той, где в июне побывал Костя… Птаха встал на прямых ногах, чуть выгнулся назад, вскинул голову. Он рисовался на вечернем небе темным силуэтом, лишь на волосах горел желтый блик.

Белка думала, что Птаха заиграет на губной гармошке. Но он сунул ее за резинку трусиков и поднял перед лицом руки. В ту же секунду в пальцах у него появилась изогнутая кольцом труба — на ней тоже зажегся блик. Птаха придвинул трубу к губам.

Переливчатый мотив, где смешались голоса трубы и флейты, разбежался, полетел над притихшими Институтскими дворами. Веселый? Пожалуй, нет. Печальный? И не печальный… Просто говорящий о чем-то хорошем. Наверно, о том, что прошла всего лишь половина лета и впереди много еще добрых солнечных дней…