Александр Етоев - Правило левой ноги

– Какая встреча, Лоб, ты ли это? – воскликнул Локоть, приподнявшись со стула. – А не отметить ли нашу встречу порцией сибирских пельменей?

Локоть широким жестом пригласил сантехника к столику.

За первой порцией последовала вторая, за второй третья, и где-то между пятой и шестой порциями Лоб растаял и готов был выполнить для своего лучшего друга Локтя что угодно, хоть сплясать на столе. А уж такой пустяк, как походить по квартирам и выяснить, где живет мальчишка, он сделает «вообще за спасибо», что означает на деловом языке от 80 до 100 у. е.

Получив в задаток от Локтя хрустящую зелененькую бумажку, благоухающий пельменями Лоб покинул своего щедрого друга и отправился выполнять обещанное.

Большая птица непонятного вида летела над вечерней Коломной.

Только опытный глаз орнитолога определил бы в ней не орла, не беркута, а самого обыкновенного петуха, какого встретишь в любом курятнике.

Выглядел петушок ужасно. Вялый гребень, свернутый набекрень, был какой-то весь пожеванный и помятый. Хвост мочалкой мотался п о ветру, сморщенные веки набрякли. Посмотри он на себя в зеркало, наверняка бы не узнал в отражении того задорного горластого крикуна, каким был в молодые годы.

Над ним бежали перелетные облака, пахнущие осенью и дождями, но петушок от них держался подальше. Его изношенные, старые кости и без того страдали от ревматизма и всякий раз при перемене погоды ныли и скрипели в суставах.

Внизу тянулись петербургские крыши, обрываясь в ущелья улиц и в бездонные колодцы дворов.

Петушок держал курс на север.

В его цепких когтистых лапах была зажата небольшая труба, украшенная мелкими буковками непонятно на каком языке.

Перемахнув под углом Садовую, петушок чуть изменил направление и летел теперь на северо-запад, в закуток Канонерской улицы, в тихий дворик в самом ее конце.

Здесь в сарайчике за железной дверью он и жил своей петушиной жизнью.

– Кири-ку-ку! – прокричал он хрипло, опускаясь на подпиленный тополек, росший рядом с его жилищем.

Из сарая никто не вышел. Это значило: хозяин отсутствовал.

Петушок устало вздохнул и опять заработал крыльями. Перелетев с тополя на сарай, он привычно нырнул в отдушину, специально проделанную под крышей и прикрытую незаметной тряпочкой.

Оказавшись внутри сарая, сначала он отделался от добычи, добавив ее к куче металла, неряшливо наваленной на полу. Затем сунулся в кормушку в углу, но не нашел там ни единого зернышка.

– Это называется благодарность! – тоскливо пробормотал петух. – Целый день таскаешь цветной металл, надрываешься, губишь свое здоровье, а этот деспот, этот дремучий хам, эта жадная немытая образина даже не почесалась оставить хоть немного еды! Улечу!

Он встопорщил перья и сердито завертелся на месте.

– Лучше буду, как какая-нибудь ворона, побираться по городским помойкам, чем вот так, за дырку от бублика, горбатиться на этого скупердяя!

Петушок со злости взлетел на стенку и ударил клювом по выключателю.

В сарайчике зажглась лампочка. Петушок оглядел жилище, надеясь отыскать среди хлама, в беспорядке лежащего на полу, хоть какую-нибудь завалящую корочку. Но ничего съедобного не увидел. Вокруг лежали дверные ручки, латунные детали водопровода, мохнатые мотки проволоки, клапаны от сливных бачков, бюсты государственных деятелей и прочие предметы из цветного металла, которыми промышлял хозяин.

Птичий взгляд наткнулся на трубочку, последнюю сегодняшнюю добычу.

Медный блеск коротенького цилиндра отразился в петушиных зрачках. Там, на улице, пока он следил за окнами, пока долго и терпеливо ждал, когда мальчишка отлучится из комнаты, пока, рискуя головой и свободой, сигал в форточку, а потом обратно, было некогда рассмотреть как следует украденный из квартиры предмет – слишком нервная была обстановка. Выражаясь на курином жаргоне, надо было не щелкать клювом и делать когти, покуда не замели.

Постепенно птичий взгляд из рассеянного стал сосредоточенным и серьезным.

Петушок приблизился к трубке. Вялый гребень, свернутый набекрень, сделался прямым и упругим. В серой краске его сложенных крылышек засверкали крупицы золота. Хвост из грубой банной мочалки превратился в королевское опахало.

Петушок вдруг ожил, помолодел, скинув, меря петушиными мерками, лет пятнадцать, если не двадцать.

Мягким кошачьим шагом к городу подступала ночь.