Александр Етоев - Правило левой ноги

– Значит, я притворился мертвым, а все бросились за тобой в погоню. – Бывший житель Ориона сощурился, словно вглядываясь сквозь линзу времени в те события, что канули навсегда.

Петушок глядел на него, жадно вслушиваясь в каждое слово. Гребешок его мелко вздрагивал, клюв раскрылся, глаза блестели.

– Ну я, вижу такое дело, – подмигнул петушку хозяин, – и огородами, огородами и до моря. Дал на лапу золотишка контрабандистам, и они меня с вечерней фелюгой переправили к берегам Гранады. Думал, снова заживу там привольно, как мы жили с тобой когда-то, только вышла мне Испания боком.

– То есть как это? – вскричал петушок. – Страна Сервантеса и Лопе де Веги, страна фламенко и кастаньет – и боком?

– Именно, – ответил старик. – Эта мымра, шамаханская-то царица, она тоже оказалась в Гранаде. Я тогда при мавританском царе состоял на должности звездочета. И вот является ко мне эта бестия и натурально ведет шантаж. Если, говорит, не откроешь мне секрет своего бессмертия, я тебя сдаю с потрохами в местный филиал Интерпола: ты объявлен в международный розыск по делу об убийстве Дадона.

– Вот ведь дурища! Какое бессмертие, если трубочку-то у нас тю-тю!

– Да, тю-тю, но она ж не знала, что без трубочки не то что бессмертия, корки хлебной не получишь задаром.

– И что дальше?

– А дальше что! Я для виду пошептал ей на ухо какую-то заумную тарабарщину, дал попробовать укропной воды и сказал, что готово дело. То есть, якобы, она обессмерчена. Шамаханиха мне сразу поверила и сейчас же, не сходя с места, вдруг потребовала не больше не меньше как испанскую корону себе на голову. В общем, вроде как из грязи да в князи. Мне не жалко, будь ты хоть Папой Римским, все равно это одни лишь слова. Благословил я, в общем, ее на царство, объявил владыкой всея Испании и отправил прямиком в тронный зал, благо был он этажом выше. Сам же быстро на коня и до моря. Сел на первое попавшееся суденышко и навеки распрощался с Гранадой.

– Да уж, хитрая штука жизнь, – покачал головой петух. – Ну а после ты подался в пустыню рыть колодцы и ухаживать за верблюдами…

– Если бы, – ответил старик Потапыч. – Эти «добрые» морские ребята, те, что взяли меня на судно, оказались шайкой морских разбойников, наживавшихся на таких, как я, одиноких беглецах и скитальцах. Меня продали в турецкое рабство, я бежал, странствовал по Европе, участвовал в Крестьянской войне, во время Нидерландской революции защищал от испанцев Лейден, перебрался через океан в Новый свет, встал на сторону свободолюбивых индейцев, выступал за отмену рабства – чего только не было в моей жизни. Как-то, сидя на необитаемом острове, рискнул даже заняться писательством. – Старик Потапыч улыбнулся смущенно. – Записал на бумаге кое-какие сведения о Вселенной, о родном моем созвездии Ориона, о планете, на которой родился, о чудесном монокуляре, о саквояже… Так, ни для кого, для себя – чтобы оживить память. Потом записи куда-то пропали, и мне все некогда их было восстановить – и некогда, и, в общем-то, незачем…

Старик погладил свою тыквенную головушку.

– Ну а здесь, в России, в этой северной холодной стране, здесь-то ты проклюнулся с какой стати? – Петушок лукаво сощурился. – Снова вспомнил убиенного царя-батюшку и решил искупить вину?

– Хочешь честно? – Старик помедлил, затем ровным голосом произнес: – Я вернулся сюда за монокуляром.

– Как вернулся? Он же… его же… – Пришла очередь удивляться птице. – То есть ты мне хочешь сказать, что его у нас тогда не похитили?

– Нет, дружок, монокуляр не похитили. Я его убрал в саквояж, перевел на автономный режим, и трубочка до поры до времени должна была меня дожидаться в надежном месте.

– Д о лжна была, – повторил хозяин с едва заметной досадой в голосе, – вот только место за время моей долгой отлучки, видать, утратило свою былую надежность, и трубочка подалась в бега.

– И ты молчал? – возмутилась птица. Гребешок ее дрожал от обиды. – Спрятал трубку и не сказал об этом лучшему своему другу?

– Я не мог, – ответил старик Потапыч. – Ты бы стал меня отговаривать, и я поддался бы на твои уговоры.

– Но зачем? Скажи мне: зачем?

В петушиной голове не укладывалось, как так можно, пребывая в здравом уме, добровольно отказаться от трубки, их кормилицы и палочки-выручалочки.

– Понимаешь, это было нечестно, – попробовал объяснить хозяин. – Обладая таким преимуществом, как моя чудесная трубка, очень просто учить других, мол, живите честно и справедливо. Надо было с ними сравняться, сотню лет пожить, как они, испытать на собственной коже все удары и уколы судьбы. И потом, чем дольше я жил, тем сильнее убеждался на опыте – никакой монокуляр не поможет переделать человека и человечество, если люди не приложат усилие и не попробуют это сделать сами. Никакими на свете пряниками в царство справедливости не заманишь. Точно так же, как на чужих костях не построишь справедливое будущее.