Владислав Крапивин: Тень Каравеллы

Белый змей шевельнулся. Было заметно, что он взял еще несколько метров высоты. И снова замер.

— Возможно, он нас не понял, — сказал Шурик, не разжимая зубов, чтобы не выпустить травинку. Стебелек дернулся вверх и вниз, словно стрелка чуткого прибора.

— Чего? — откликнулся с забора Яшка Воробей.

Он сидел на корточках, примостившись на срезе шаткого столба. Сидел и тоже смотрел вверх похожими на темные блестящие кнопки глазами. Не отрывая глаз от змея, он повторил:

— Чего не понял?

— Сигналов, — сказал Шурик.

— Ха! Все понимают, а он неграмотный, значит? Спросил бы, научили бы…

Шурик пожал плечами и выплюнул стебелек.

Щелканье подошв рассыпалось за углом. И вылетел Илька.

Не сбавляя скорости, словно конькобежец, он описал крутую дугу и, чтобы остановиться, с разбегу уперся в ладонями в забор. Доски и столб закачались. Закачался и Яшка, смешно размахивая тонкими руками. Не удержался и прыгнул, отбил пятки об асфальт. Замахнулся острым кулачком на Ильку:

— Козел бешеный! Тормоза не держат, что ли? Как тресну!

Илька ловко присел.

— Оставь его в покое, — сказал Шурик. И спросил у Ильки: — Узнал?

— Про что?

Шурик движением бровей указал вверх:

— Чей он?

Илька заморгал.

— Я не знаю…

— А-а… — разочарованно протянул Шурик. — Я думал, ты узнавать бегал.

— Я еще вчера бегал, — сказал Илька немного виновато. — Но там, на Якорной, сидят Витька и Серега Ковалевы. А на улице Чехова еще какие-то голубятники. Но они ведь тоже, наверно, знают про катапульту. Им теперь только попадись. Да, Яшка?

— Еще бы, — усмехнулся Воробей, и его треугольное личико даже сделалось круглее.

— А ты при чем! — сказал Ильке Шурик. — Ты в этой истории ведь не участвовал.

— Будут они разбираться! — сказал Воробей.

Илька потоптался, вздохнул и показал на змея:

— Знаете что? Вот, по-моему, он это нарочно, вот и все.

— Кто? — рассеянно спросил Шурик. Он что-то обдумывал и опять жевал травинку.

— Тот, кто его запустил, — объяснил Илька. — Вон он где! Выше всех. Вот он и думает: раз выше, значит, плевать на всех.

Яшка скривил маленький рот:

— Гляди-ка ты, «выше»! У меня «Шмель» еще выше поднимался.

— Ух и врешь! — изумился Илька.

— И кроме того, твой «Шмель» упал, — заметил Шурик.

Яшка понял, что перегнул. Но ни ссориться, ни стукать по шее Ильку не хотелось. Белый «конверт» висел в небе как насмешка над всеми змеевиками.

— Генкин «Кондор» все равно поднимется выше, — твердо заявил Яшка.

— Он может, — согласился Шурик. — Но Генки нет.

Илька открыл рот, но сказать ничего не успел. Сказал Воробей:

— Генка теперь злой. С английским у него дело -гроб. Увяз.

— А он и не старался выкарабкаться, — спокойно произнес Шурик.

Яшка уставился на него колючими глазами:

— «Не старался»! А ты знаешь? А чего стараться, если все равно бесполезно! Если человек не может!

Шурик согласился:

— Может быть. Я не знаю, я учу немецкий. Он, говорят, легче.

— У разных людей голова по-разному устроена, — задумчиво произнес Яшка. — У одного языки учатся хорошо, а у другого никак. У Галки, у моей сестры, в медицинском институте английский язык да еще латинский, на котором рецепты выписывают. И она хоть бы что. А я в этот латинский заглянул — ну ни капельки не понятно.

Шурик пожал плечами:

— А ты сразу понять хотел? Ты хоть латинские буквы знаешь?

— Знаю. «Рэ» — как «я», только наоборот. «Лэ» — как «гэ» вниз головой. «И» — палка с точкой.

— Сам ты палка с точкой, — вздохнул Шурик.

Яшка снова задрал голову. Белый «конвертик» стоял в небе не двигаясь.

— Даже не дрогнет, — сказал Илька.

— У Генки все равно лучше, — ответил Яшка и плюнул. — Надо Генку позвать. «Кондора» поднимем, тогда этот беляк сразу…

Что такое это «сразу», Яшка сказать не умел. Но он понимал и другие понимали, что, если «Кондор» поднимется выше беляка, все будет в порядке. Илька опять хотел сказать, что Генку он уже позвал, но Шурик перебил:

— Про английский с ним не говорите, когда придет.

— Уже пришел, — хмуро откликнулся Генка.

Никто не заметил, как он оказался рядом: все разглядывали белого змея.

— Извини, я не видел, — спокойно сказал Шурик.

Генка поморщился и резко вскинул плечи. Таких людей, как Шурка, он не понимал. Терпеть не мог он, когда кто-нибудь так легко во все стороны раскидывал свои «извините» и «простите». Ему всегда было мучительно неловко за такого человека. Сам Генка в жизни своей никогда не просил прощенья. Сколько раз бывало, что стоял он в учительской и завуч Анна Аркадьевна ждала от него всего четыре коротеньких слова: «Простите, больше не буду». Или даже всего одно слово: «Простите». Но он стоял и молчал, потому что легче было ему выдержать сто разных несчастий, чем выдавить это слово…