Владислав Крапивин - Тень Каравеллы

Было ничуть не смешно. Наоборот. Захотелось Генке сказать Владику какие-то хорошие слова. Про него самого и про его отца. Но таких слов Генка говорить не умел. И он лишь спросил небрежно:

— А в школе ты тоже в Воронеже учился?

— В Воронеже… И в Омске. В разных…

— В специальных?

Владик покачал головой.

— Нет. Не хочу я… В специальные интернаты… Там все время жить надо. А мы с папой… понимаешь, вместе все время.

— Понимаю, — шепотом сказал Генка.

— Я и в такой школе могу. Думаешь, не могу? У меня память хорошая, я все на уроках запоминаю. Писать в тетрадях только трудно. Ну, меня от чистописания все равно освобождали. И от рисования освобождали.

— Ты в каком теперь?

— В четвертый перешел, — вздохнул Владик. — Мог бы в пятый уже, мне почти одиннадцать. Но я как-то глупо родился, в сентябре. Когда в первый класс записывали, меня сначала не взяли. Говорят, потому что до семи полмесяца не хватает. На следующий год тоже не хотели, да я уж читать и считать умел. Одна учительница, Нина Сергеевна, меня в свой класс взяла, занималась, домой к нам ходила. Хорошая такая… А первый раз ох я и ревел, когда не приняли! — признался он. — Так же, как в тот раз, когда ветер сказку рассыпал…

«Он мне все рассказывает, — подумал Генка. — Почему? Может быть, потому, что ничего не видит и все для него кругом как ночь, а ночью, говорят, люди бывают откровеннее?» Но Генка понимал, что это ерунда. Он чувствовал другое: Владик доверяет ему как другу.

— Я, когда маленький был, не любил ветер, — тихо сказал Владик. — Только уж потом полюбил, когда понял… От ветра знаешь как погода зависит! — Он поднялся и стал пробираться к флюгеру. — Слышишь, ветер сильнее стал и ровнее? Значит, скоро дождь кончится. Если ветер чувствовать, можно хорошо узнавать, какая будет погода…

— Это правильно, — согласился Генка.

Ломая на кусочки какую-то щепку, Владик вполголоса проговорил:

— Конечно… есть еще разные внешние признаки. Например, цвет неба, форма облаков. Облака — это ведь важно: перистые, кучевые, слоистые. Только ведь скажут, если надо, верно? Не один же я буду.

— Где? — морща лоб, спросил Генка. Опять он ничего не понимал.

Владик бросил щепки.

— Ну, где… На станциях. На зимовках. Где определяют погоду. Ты же знаешь.

«Ух ты!» — не то подумал, не то прошептал Генка. Потому что лишь в эту секунду пришла настоящая разгадка. Все встало на свои места, сделалось четким и понятным, словно в бинокле, когда повернешь окуляры до полной резкости. И деловитая стрелка флюгера над фанерной шкалой, и дребезжащий анероид, и Владькина фуражка на гвозде рядом с приборами, и сам Владька, не захотевший стать музыкантом. Владька, задумавший удивительное и дерзкое: стать метеорологом. «На станциях. На зимовках…»

В сумраке чердака пасмурный квадрат окна казался ярким и серебристым. По нему бежали рваные облака. Владькина фигурка в этом квадрате была совсем черной.

Он стоял спиной к Генке, тоненький, прямой и неподвижный. Что-то непонятное задело Генкину душу. Это «что-то» было тревожным и звонким, словно ждала далекая дорога и под синим грозовым небом горны проиграли походный сигнал.

Но ведь не было пока у Генки такой дороги. А у Владьки была…

— Ты не говори, — вдруг услышал Генка. — Никому не говори про это, ладно? Я тебе первому сказал, одному.

Генка кивнул. Он забыл, что Владик не увидит этого молчаливого согласия.

И, встревоженный молчанием Генки, а может быть, своими мыслями, Владик сбивчиво заговорил:

— Вот ты… как думаешь, получится это у меня? Если изо всех сил…

В голосе его вдруг прозвучало такое беспокойство, что у Генки холодок пробежал по спине.

— Получится, — тихо сказал он. — У тебя все получится.

Дождь кончился, и за клочьями низких облаков угадывалась солнечная желтизна. Ветер был еще сырой, но легкий и не холодный. Генка и Владик выбрались на крышу. После сумрака и земляного запаха чердака небо и улицы показались Генке удивительно просторными и светлыми, а ветер приносил запахи мокрых трав.

— Ветер пахнет лесом, — сказал Владик. — Земляникой пахнет и листьями осины.

Он стоял рядом, и Генка чувствовал его острый локоть.

— Да, — ответил Генка, хотя не помнил как пахнут листья осины.

Владик прислушался.

— Папа идет, — сказал он.

— Где?

— Ну, я не знаю. Далеко еще.

Генка зажмурился и напряг слух. Ему тоже захотелось услышать шаги Владькиного отца. Но он слышал только незаметный шум дня: шорох ветра, далекий гул машин, голоса прохожих, басовитые гудки буксиров, музыку репродуктора… А потом звякнула калитка, и Владик весело крикнул: