Федор Кнорре: Бумажные книги Лали

Все ждали ответа от Прата, и он это почувствовал. Он усмехнулся, прихлебывая чай:

— К сожалению, фантастическая картинка, которую для нас изобразила Лали, слишком оптимистична. Какие-то жалкие столетия отделяли Колумба от эпохи реактивных двигателей. Нас от наших партнеров по Космосу отделяют тысячелетия. Удивить их мы можем, ну… скажем, как изобретатель первого на Земле колеса, который пришел бы предлагать свое изобретение на современный автозавод.

— Всем налили снова чаю? — вдруг громко спросила Лали. — Так вот, я предлагаю тост за Колумба, за его смельчаков-матросов, за их мужество, которого в деревянном кораблике с холщовыми парусами у них было больше, чем вы найдете в каком-нибудь танкере в пятьсот тысяч тонн водоизмещения!

Все с воодушевлением подхватили тост.

Если повернуть переключатель на несколько делений, пропустив «дождливый день», «закат солнца», «жаркий экваториальный день», «восход над коралловым островом», «лунный вечер» и тому подобное, то стоявшая за окнами «звездная ночь» исчезала, и на отметке «0» открывалось чистое стекло, и в окрестностях старинной хижины становились видны громадные башни космических антенн Центра Связи, шаровидные силовые установки и унылые, однообразные гаражи для роботов и городских ракет, а вдалеке маячило стоэтажное здание Старого Центра, давно уже прекратившего работу. В этом доме жили многие специалисты и сам директор Центра, профессор Ив, дедушка Лали. Сама Лали тоже там жила. Дедушка был ее самым близким по возрасту родственником. Следующим был Прат, хозяин одинокой хижины на крыше.

Когда родители Лали погибли в полете на одной из небольших космических ракет, ей было всего несколько месяцев. Не научившись еще выговаривать «мама», она заплетающимся языком, смеясь, болтала: «Пра…пра… пра…» А когда подросла, решила называть его Прат.

Облака над городом; снежные вершины гор, залитые багряным светом восхода; капля, сорвавшаяся с весла; глубина звездного неба; плавный взлет прыжка газели; радостно протянутые тебе навстречу руки и сияющее лицо; лица, лица, бесконечный поток за всю жизнь встреченных тобою лиц, усталых, тупых, равнодушных, злобных и добрых, веселых и робких, насмешливых и милых, приветливых, дружеских и одно или два самых прекрасных; черные буквы и строчки лучшего, что создал человеческий ум, — книг. Все это дано тому, кто, не замечая, какое это чудо, обладает величайшим даром — видит. К сожалению, человеку свойственно всю ослепительную прелесть, безграничную ценность того, чем он обладает, оценить, только когда ее у него отнимают. Тогда он говорит: «Ах, каким счастьем я обладал!»

Солнечный свет погас для Прата уже давно. Исчезли горы и облака, числа и буквы.

Когда он еще не совсем ослеп, из уважения к его научным заслугам, для него построили хижину на крыше стодвадцатиэтажного дома и приставили к нему робота, специально запрограммированного для обслуживания тех, кто не видит.

Хижина была снаружи похожа на ту, где когда-то жил много-много лет назад его собственный дедушка, Прат еще успел полюбоваться ее смутными очертаниями, прежде чем и эти очертания растаяли и вокруг него сомкнулся мрак.

Робот быстро с ним сработался: подавал кушанья на стол, стелил постель, читал вслух газеты и книги, записывал на пленку все, что нужно было хозяину. Провожал его на прогулках, предупреждая обо всех препятствиях на пути. Наружный мрак скоро совсем перестал мешать жизни Прата. Но на душе у него было безрадостно, сумеречно и слишком уж тихо.

И тут в зимнюю стужу его уснувшей жизни к нему протянулась крошечная живая и теплая ручонка девочки. Это была Лали. Однажды она отпихнула свою няньку-робота, влезла на колени к старику, растопырила ему веки мягонькими пальчиками и строго сказала:

— Ну-ка, теперь смотри как следует! Я уж заметила, ты совсем не умеешь смотреть. Я тебя научу! Ну! Что ты теперь видишь?

— Розовую мартышку у себя на коленях! — сказал Прат и засмеялся впервые за много месяцев.

С этого дня она упорно продолжала учить его смотреть: притаскивала игрушки, картинки и кукольных человечков, держала их прямо у него перед носом и с бесконечной настойчивостью допрашивала:

— Ну, а это что? Нечего смеяться. Ты натужься, старайся как следует. Ну, кто? Видишь, какие длинные уши? Ну?

— Кролик! — называл он наугад.

— Заяц! Это называется заяц. Ага, когда ты стараешься, ты вот можешь же совсем правильно видеть!