Сергей Вольф - Завтра утром, за чаем

– А мне, – сказал я, – наоборот, нравятся всякие старинные вещи. У папы, например, лежат дома часы 1973 года – ужас до чего забавные и славные: смотришь на них и улыбаешься. И жалко, что вот лошадей с телегами нет на улицах. По телевизору сказали, что скоро исполнится 75 лет, как люди не пользуются телегами и лошадьми, а очень жаль. Они показали картинку – так мне понравилось. И «Воробей», и его система управления мне нравятся.

Аркадий Палыч поглядел на меня, как на больного, и сказал:

– Да-а-а, Рыжкин, странный ты мальчик. Даже неясно, как тебя с такими взглядами приняли в спецшколу, с умом твоего склада науку не двинешь. Вот я – старик, вроде бы должен быть консерватором, а ничего подобного: мне все современное больше по душе, чем старомодное, а тебе так просто стыдно. Ты видел в полете ТэЭрЭсЭф – Супер-восьмой? Красавец! Со старта шпарит – глаз радует, как орел…

– Вот именно, – сказал я. – Как орел. Как птица. А птица – явление старомодное. Она еще со времен ихтиозавров существует без изменений.

Веня Плюкат сказал:

– Палыч! А чего это у вас куртка на пуговицах, а не на магнитном захлесте?

– Чего? – спросил Палыч. Венька повторил.

– Отстань, – сказал Палыч.

На сетке экрана телеуловителя Аякс «Ц» был уже виден, и Палыч скинул маленько скорость «Воробья» и внес поправку изменения курса.

– Пуговицы надежнее, – сказал он потом, возясь с ручками горизонтального полета. – А этот захлест то и дело размагничивается, ходишь, как дурак, нараспашку.

– Вот именно, – сказал Венька.

Палыч учуял, куда клонит Венька, разорался для виду и погнал нас из отсека управления в салон, где сидел весь класс и руководитель класса Эльза Николаевна.

Там творилось черт знает что. Все визжали, ползали по полу, а Эльза была мрачная и злая – я сразу заметил.

– Рыжкин, – сказала она. – Все говорят, что мышь – твоя!

– Какая мышь?! Какая мышь?! – заорал я, потому что тотчас все сообразил. – Это хомяк, а не мышь! Еще чего? Неужели вылез из банки?

– Ветер детства в голове! – сказала Эльза. – Давно пора знать инструкцию, запрещающую брать в полет животных без спецразрешения. И Холодкову эта мышь укусила!

– Это хомяк, – сказал я, сбитый с толку. – Он ручной, умный, его зовут Чучундра.

– Как трогательно! – сказала Эльза.– Извинись перед Холодковой.

– Ерунда, ерунда! – заорала Натка. – Он меня не кусал, он меня в нос чмокнул, а я от неожиданности напугалась и завизжала – сама виновата.

Пока шла эта болтовня и все шумели, я ползал под креслами и искал Чучундру – как он умудрился вылезти из банки, я не знал. Я наконец нашел его в левом дальнем углу салона, он, бедняга, долго дрожал у меня в руках с перепугу и все никак не мог успокоиться. И мне было не по себе. Да нет, я не боялся, хотя я и забыл про эту инструкцию (читать-то я ее читал), просто мне было противно. Почему это, собственно, хомяку нельзя побывать в космосе? Он что, заразный что ли? Ну да, инструкция существует, но с какой стати? Смысла в этом я не видел. В старой школе все было по-человечески, иногда мы тоже всем классом летали на своей «Звезде» на воздушной подушке за город, и пожалуйста, бери с собой кого хочешь, хоть хомяка, хоть львенка, а здесь… Да ну, чушь какая-то.

Эльза глядела на меня холодно и надменно. Патка хохотала, и вдруг все, кроме сестер Вишняк, стали уговаривать Эльзу не сообщать обо мне в дирекцию.

– Он же новенький, – сказал Ким Утюгов. – Еще не вошел в колею.

– Ах вы, мои хорошие! – сказала Эльза. – Сами же по всей школе наболтаете про этот случай, и дойдет до дирекции. Вы когда-нибудь были свидетелями, чтобы я сообщала о вас что-либо в дирекцию?

Все заорали, что не были, я обозлился вдруг и сказал:

– А я считаю эту вашу инструкцию вздорной! Да и вообще учиться в вашей школе – не моя идея.

– Я знаю, – сказала Эльза. – Известно, что это идея твоего отца, вот и обращайся с претензиями к нему, если тебе что-то не нравится.

Я замолчал, потому что, в сущности, она была права.

– А хомяку в космосе делать абсолютно нечего, – добавила Эльза.

Аркадий Палыч включил внутреннюю радиосвязь и сказал в салон:

– Алло, гении, готовьтесь! Аякс «Ц» примет нас через две минуты.

Мы состыковались с Аяксом «Ц» очень мягко, совсем незаметно, и тут же в салоне стало темно: через три смежные секции приема малых космических кораблей наш «Воробей» мягко заскользил в темноте этих секций в контрольный зал. Искусственный свет в контрольном зале был почему-то неярким, вялым каким-то, не то что на Днестре-четвертом. Аркадий Палыч выскочил из кабины управления, чтобы отдать наряд диспетчеру-приемщику, после открыл люк нашего салона, и все стали по одному выходить в зал. Я задержался в салоне – долго прилаживал дырчатую крышку к банке, куда я снова засунул своего хомяка: взять его с собой на занятия было абсолютно невозможно, уж это инструкция запрещала категорически.