– Мы – патруль! Мы – патруль! Вас не видим и не прощупываем, как дела, отвечайте?!
– Все в порядке! – крикнул Зинченко. – Больше не вызывайте – нужен канал! Отключаюсь! Отключаюсь! – крикнул Зинченко. – Володя! Сорвите пломбу ограничителя скорости! Смелее срывайте! Я знал, что они нас не смогут видеть уже через полторы минуты после вылета. Все верно! Как раз полторы и прошло!
Я стал нагибаться к приставке…
Папа закричал, крикнул:
– Дмитрий! Митя! Сбрось скорость! Немедленно сбрось скорость! Сбрось скорость!! Куда тебя несет?! Смотри! Смотри у меня! Я все расскажу маме! Все расскажу! Все!!! Слышишь?!
Я почти дотянулся до приставки, но не стал нагибаться дальше, не смог. После разогнулся и откинулся в кресле, почти засыпая, и вдруг очень ясно и остро, как в свете вспышки блица, увидел на секунду ненормально, слишком синее небо, высокие, ослепительно белые горы и маленького мертвого птеродактиля на темном уступе скалы.
Я пришел в себя почти перед самым приземлением, лучше даже сказать – на земле, да и то не до конца – мерзкая слабость и дрожь во всем теле.
На пустыре (поле… не знаю), где мы сели, было абсолютно темно, ни светлой полоски над космодромом вдалеке, ни отсвета городских огней – ничего. Только маленькая с красными фонариками далекая телебашня в центре городка. Через мое стекло в свете фар «амфибии» Зинченко поблескивали мокрые от дождя белесые чахлые кустики лебеды, дождевая пыль мягко как бы терлась о верх моей «амфибии».
Они ворвались в мою кабину, наверное, через полсекунды после приземления, я уже сидел в кресле, а не валялся в нем, как почти весь обратный путь. Там, наверху, обе наши машины совершенно не годились для плотной, полной стыковки и перехода из одной в другую. Зинченко, скорее всего, спарив нас на магнитах, погнал обе «амфибии» к земле с максимальной скоростью, и, когда резко затормозил перед самой посадкой, я от толчка очнулся. Они перетащили меня к Зинченко, и несколько минут мы сидели молча, Зинченко только спросил у папы, может быть, все-таки для страховки засунуть меня в барокамеру, но я отрицательно покачал головой. Потом он снял напряжения на всех соединяющих машины магнитных присосках, – мне показалось, что обе «амфибии», слегка качнувшись друг от друга, как бы вздохнули.
Зинченко, проверив контакты, позвонил во Дворец бракосочетаний, на свадьбу. Я услышал голос главного распорядителя. Зинченко попросил его, не отвлекая гостей, позвать к телефону жениха. Юра долго не подходил; я увидел, как в мокрых кустиках лебеды шмыгнула маленькая мышка; наконец Юра взял трубку, и Зинченко сказал ему, что все в порядке, просто Рыжкин-младший захотел на своей «амфибии» проветриться, попорхать, а ему, Зинченко, показалось, что он рванул «амфибию» слишком резко и излишне вертикально, – тогда он, Зинченко, поспешил за ним, прихватив с собой и Рыжкина-старшего… Вот, собственно, и все. Остальное пусть Юра нафантазирует сам, потому что, если все дело в веселой прогулке, то почему же гости, нагулявшись, не вернулись (а они не вернулись и не вернутся). «Ну, скажи, что у Дмитрия Владимировича Рыжкина разболелся зуб мудрости». Словом, не вернутся. Лично сам он, Зинченко, намерен немедленно каким-нибудь ночным рейсом махнуть на пару дней (всего ведь на пару дней, неужели же он, черт побери, за два года не имеет на это права?!) к матери на Обь, побродить с удочкой, на кларнете поиграть – уже два года не играл… Еще неплохо было бы без особого ажиотажа забрать на гардеробе на работу пальто Рыжкина-старшего и Рыжкина-младшего. Остальное – нормально: патрульных он отвадил, номера машины они не знают, скандала не будет. Все. Жене – привет. Гуляйте.
Он положил трубку, и мы посидели еще недолго молча. Потом он вышел на пустырь вместе с нами (что-то непонятное тихо ныло в мокром воздухе) и помог нам залезть в нашу машину. Дождевая пыль чуть поредела и висела над нами почти неподвижно.
Мы залезли в «амфибию». Зинченко, держась за дверцу, остался снаружи.
– До свиданья, – сказал он. – До встречи. Послезавтра, к концу рабочего дня, прилечу, вернусь.
Непонятно почему, но его слова я ощутил как сигнал, не просто услышал, а именно ощутил.
– Я не приду, – сказал я.
– Не надо, – сказал он, – не приходи. Отдохнешь – тогда придешь.
– Я вообще не приду, – сказал я.
После длинной паузы я скорее почувствовал, чем увидел, что папа повернулся к Зинченко и несколько раз медленно кивнул головой; я поднял глаза на стекло переднего обзора – папино лицо в нем было без выражения, пустое.
Читать дальше