Джон Гришэм: Золотой дождь

— О'кей, — говорю я солидно, словно не впервые занимаюсь составлением завещаний, — ничего для ваших детей?

— Я уже сказала. Абсолютно ничего.

— А можно спросить, чем они перед вами провинились?

Она тяжело вздыхает, словно сил у неё больше нет, и глазеет по сторонам, как будто ей очень не хочется мне ничего рассказывать, но затем опирается на локти и приступает к повествованию.

— Ладно, — шепчет она. — Рэндолф, старший, ему уже почти шестьдесят, только что женился — и это уже в третий раз — на маленькой потаскушке, которая все время требует денег. И что бы я ни оставила ему, она все промотает до цента, и я скорее оставлю эти деньги вам, Руди, чем собственному сыну. Или профессору Смуту, да кому угодно, но не Рэндолфу, вы понимаете, что я имею в виду?

Сердце у меня останавливается. Вот оно, рукой подать, рядом, совсем рядом. С первым же клиентом напал на золотую жилу. К черту «Броднэкс и Спир» и все эти консультации!

— Вы не можете оставить деньги мне, — произношу я с самой любезной улыбкой. Но мои глаза, и даже губы, и рот, и нос умоляют её сказать: «Нет, я оставлю вам! Черт возьми! Это мои собственные деньги, и я их оставлю кому захочу, и если я хочу оставить вам, Руди, то берите их, черт вас возьми! Они ваши!»

Но вместо этого она говорит:

— Все остальное получит достопочтенный Кеннет Чэндлер. Вы его знаете? Он все время выступает по телевидению, из студии в Далласе, и он замечательно распоряжается нашими пожертвованиями. Строит дома, покупает детское питание, проповедует Библию. И я хочу, чтобы он получил эти деньги.

— Телевизионный проповедник?

— О, он гораздо больше, чем обычный проповедник. Он и учитель, и государственный деятель, и советник, он обедает с руководителями правительства, и к тому же, знаете, такой красавчик. У него копна седых кудрей, поседел раньше времени, конечно, но он ни за что не позволит прикоснуться к ним и привести в порядок.

— Конечно. Но…

— Он мне звонил позавчера вечером. Можете представить? Этот голос, такой нежный, словно шелк, когда слышишь его по телевизору, но по телефону он просто искусительный. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, думаю, что понимаю. А почему он вам позвонил?

— Ну, в прошлом месяце я послала свои взносы за март и написала ему коротенькую записку, где сообщила, что собираюсь переделать свое завещание, что мои дети меня покинули и что я подумываю, не оставить ли мне деньги на нужды его паствы. Не прошло и трех дней, как он позвонил сам — у него такой чудный и такой вибрирующий голос по телефону — и хотел узнать, сколько я предполагаю оставить денег. Так я его прямо огорошила, назвав цифру, и он с тех пор все время звонит. Говорит, что даже прилетит ко мне на своем самолете, если я пожелаю.

Я никак не мог найти подходящие слова. Смут держал Боско за руку, пытался его успокоить и снова усадить перед Н. Элизабет Эриксон, которая в данный момент потеряла всю свою самоуверенность. От смущения, что так все неудачно получилось с её первым клиентом, она готова была залезть под стол.

Она озиралась вокруг, и я ей улыбнулся, чтобы она знала: я, мол, все вижу. Рядом с ней Ф. Франклин Доналдсон-четвертый был глубоко поглощен переговорами с пожилой четой.

Они обсуждали документ, который по виду тоже должен быть завещанием. И я безумно радуюсь, понимая, что завещание, которое я держу в руках, гораздо выгоднее, чем то, над которым он сосредоточенно хмурится.

Я решаю переменить предмет разговора:

— Мисс Берди, вы сказали, что у вас двое детей. Рэндолф и…

— Да, Делберт. О нем тоже забудьте. Он мне уже три года не звонит и никак о себе не напоминает, живет во Флориде. Долой, долой, долой!

Я черкаю ручкой, и Делберт теряет свои миллионы.

— Надо посмотреть, что делает Боско, — внезапно вспоминает она и вскакивает с места. — Он такой несчастный, жалкий человечек, ни семьи, ни друзей, кроме нас.

— Но мы ещё не закончили, — возражаю я.

Она снова наклоняется, и опять наши лица близко-близко.

— Нет, закончили, Руди. Сделайте то, что я велела. По миллиону каждому из четырех внуков, а все остальное, кроме этого, Кеннету Чэндлеру. Далее в завещании все остается как есть: тот же душеприказчик, все те же обязательства с более мелкими суммами, те же доверенные лица и опекун, все остается как прежде. Очень просто, Руди, я так всегда поступаю. Профессор Смут сказал, что вы все опять приедете через две недели и документы будут перепечатаны и приведены в аккуратный, приличный вид. Это правда?