Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

— Не убивайте моего ребенка! Он идиот, он ничего не понимает!

Но что из этого он успел произнести, Франс Бальдер не знал. Весь мир застыл, ночь и непогода за окном, казалось, накрыли его, и все стало черным.

Ян Хольцер выстрелил. Как и ожидалось, глаз его не подвел. Он дважды попал Франсу Бальдеру в голову. Профессор рухнул на пол, взмахнув руками, как огородное пугало, и не оставалось никаких сомнений в том, что он мертв. Тем не менее что-то казалось неправильным. В комнату ворвался штормовой ветер с залива и провел Яну по затылку, подобно холодному живому существу; секунду или две тот не понимал, что с ним творится. Все прошло по плану, и вон там стоит компьютер Бальдера, в точности как ему говорили. Яну следовало просто схватить его и бежать. Следовало действовать быстро и эффективно. Однако он стоял, словно оледенев, и только со странной задержкой сообразил, почему.

В большой двуспальной постели, почти полностью скрытый пуховым одеялом, лежал маленький мальчик с копной растрепанных волос и смотрел на него каким-то стеклянным взглядом. От этого взгляда Яну стало не по себе, причем не только потому, что тот, казалось, пронзал его насквозь. Тут примешивалось кое-что еще. Впрочем, с другой стороны, это не играло никакой роли.

Он обязан выполнить задание до конца. Нельзя допустить, чтобы что-либо поставило операцию под угрозу и подвергло их всех риску, и перед ним очевидный свидетель, а свидетелей быть не должно — особенно теперь, когда он продемонстрировал свое лицо. Поэтому Хольцер направил пистолет на мальчика, посмотрел в его странно сверкающие глаза и в третий раз пробормотал:

— Да будет воля твоя, аминь.

Микаэль Блумквист вышел из такси, одетый в черные ботинки, белую шубу с широким овчинным воротником, которую извлек из гардероба, и старую меховую шапку; последние два предмета облачения он унаследовал от отца.

Было без двадцати три ночи. По радио, в программе новостей, сообщили о серьезной аварии с трейлером, которая, по словам репортера, блокировала шоссе Вермдёледен. Но Блумквист с водителем такси пронеслись в одиночестве через темные, охваченные бурей пригороды, не заметив никаких следов аварии. Микаэля подташнивало от усталости, и больше всего ему хотелось остаться дома, заползти под одеяло к Эрике и заснуть.

Но отказать Бальдеру он не смог. И сам толком не понимал, почему. Возможно, дело было в своего рода долге, ощущении, что он не имеет права расслабляться, раз журнал находится в кризисе, или просто Бальдер звучал так одиноко и испуганно, что Микаэль почувствовал симпатию и любопытство. Не то чтобы он предполагал услышать нечто сенсационное — скорее, хладнокровно рассчитывал на разочарование. Возможно, ему придется главным образом играть роль психотерапевта, ночного охранника во время бури. С другой стороны, никогда не знаешь наверняка… Он снова подумал о Лисбет. Та редко делала что-либо без веских причин. Кроме того, Франс Бальдер был, несомненно, интересным человеком, никогда не дававшим интервью. «Это наверняка будет любопытно», — думал Микаэль, озираясь в темноте.

Дом освещался голубоватым светом одного-единственного уличного фонаря, причем был он весьма солидный, построенный по индивидуальному проекту, с большими панорамными окнами и по внешнему виду слегка напоминал поезд. Возле почтового ящика стоял высокий полицейский лет сорока, чуть загорелый, с некоторой напряженностью и нервозностью в лице. Немного поодаль на дороге находился его более низкорослый коллега, ругавшийся с размахивающим руками пьяным мужчиной. Обстановка тут явно была куда менее спокойной, чем рассчитывал Микаэль.

— Что происходит? — спросил он у высокого полицейского.

Получить ответ Блумквист не успел. У полицейского зазвонил телефон, и Микаэль сразу понял: что-то случилось. Похоже, как-то ненормально вела себя система сигнализации. Но тратить впустую время и дослушивать он не стал. С низинной части участка до него донесся какой-то звук, настораживающий хруст, и Микаэль инстинктивно связал его с телефонным разговором. Он сделал несколько шагов вправо и проследил глазами вдоль холма, спускавшегося к мосткам, заливу и к еще одному фонарю, слабо светившемуся голубоватым светом. В это мгновение откуда-то выскочила фигура, и Микаэль понял, что дело обстоит очень серьезно.

Ян Хольцер уже положил палец на спусковой крючок пистолета и как раз собирался застрелить мальчика, когда с дороги донесся шум машины, и он засомневался, несмотря ни на что. Даже не из-за машины. В его сознании вдруг опять всплыло слово «идиот» — правда, он понимал, что у профессора имелись все мыслимые причины для того, чтобы врать в последнее мгновение жизни. Однако, посмотрев на ребенка, Ян подумал, что, возможно, так и есть.