Дмитрий Сафонов - Эпидемия

Наконец он занял позицию перед телевизором, укрепленным под потолком в холле, и переключался с канала на канал, просматривая все выпуски новостей. В перерывах между выпусками он убегал в ординаторскую, чтобы покормить рыбок — по его словам, только это занятие могло хоть как-то его успокоить.

Алена и сама сильно тревожилась за Гарина. Этот высокий сутулый мужчина с длинными руками и большими красными кистями нравился ей. Он был полной противоположностью ее Леше — плотному, крепко сбитому парню, чьи мускулы так и норовили разорвать обтягивающие свитера и водолазки, которые он любил носить. С Лешиного лица никогда не сходила улыбка (правда, Алена еще не знала, как он отреагирует на известие, что она беременна), а Гарин, напротив, почти всегда был грустным. Он напоминал одного из любимых Адениных актеров, Лайэма Нисона — большой, с грубоватой внешностью и глазами побитой собаки.

Леша был дитя своего времени: молодой, богатый, потенциально успешный, «нет проблем!»; а гаринская печаль выглядела анахронизмом. Но рядом с ним Алена по непонятной причине чувствовала себя всегда уверенно и спокойно. Вот и сейчас в глубине души она верила, что Гарин выберется из любой переделки, не исключая и катастрофу в метро.

Так и вышло: около одиннадцати Гарин позвонил в отделение и сообщил, что с ним все в порядке и он придет на работу завтра.

Островский отнесся к этому, как к большой личной победе. Старик ринулся в кабинет (по расчетам Алены, рыбки к тому времени должны были уже лопнуть, как новогодний салют, — маленькими разноцветными взрывами) и вернулся оттуда необычайно оживленным, с веселыми горящими глазами. От него попахивало хорошим коньяком.

Все началось примерно в два часа.

Островский, успокоившись, сделал обход. Впрочем, сегодня он походил не на доктора, а больше на христианского апостола — добродушный и благообразный. Вокруг него распространялось сияние. Он не выслушивал жалобы, а благословлял пухлой розовой дланью.

Затем он диктовал Алене, а она делала записи в историях болезни.

В половину второго санитарка, разносившая обед, прибежала к Островскому, сильно встревоженная.

— Он умирает! — с порога выкрикнула она. Островский весь сейчас же подобрался; веселье и хорошее настроение бесследно исчезли.

— Кто?

— Тот, который в боксе!

Островский досадливо поморщился; за волнениями сумасшедшего дня он совсем забыл о странном пациенте.

— Что с ним? — спросил он, вставая.

— Посмотрите сами, — ответила санитарка — простая женщина лет пятидесяти, расплывшаяся и бесформенная.

Ее красные натруженные руки дрожали, а зубы выбивали частую дробь.

— Я с вами, Владимир Николаевич? — сказала Алена.

— Нет. Оставайся здесь.

Островский открыл ящик стола, достал из коробки пару резиновых перчаток и свежую маску.

— Я совсем упустил из виду этого парня, — оправдываясь, сказал он. — Ты лучше вот что, сходи-ка в лабораторию, проверь, готовы ли его анализы. Если готовы — принеси мне. А я — в бокс.

— Хорошо, — ответила Алена.

Лаборатория размещалась в другом корпусе. Туда можно было попасть двумя путями — по улице и по подземным переходам, связывавшим больничные корпуса. Алена выглянула в окно: мелкий дождик, зарядивший с самого утра, усилился. Она выбрала подземный переход, хоть и не любила эти мрачные, гулкие, всегда пустынные тоннели, нпоминавшие катакомбы.

— Владимир Николаевич! Как фамилия больного?

— Ремизов.

— Ясно. Сейчас принесу.

Девушка вышла из кабинета, по коридору прошла до лестницы и стала спускаться в подвал.

Боксы во всех инфекционных больницах устроены одинаково: из коридора дверь ведет в небольшой тамбур, а оттуда — уже в отдельную одноместную палату. Таким образом снижается вероятность распространения инфекции.

Островский некоторое время стоял в тамбуре, наблюдая через стеклянную дверь за молодым черноволосым мужчиной. Ультрафиолетовая лампа, висевшая над кроватью, отбрасывала на лицо больного синеватые отсветы. Островский видел, как черты лица мужчины заострились и стали тоньше. Высокий лоб покрылся испариной, капельки пота искрились, словно кристаллики льда.

Доктор снял халат и взял другой, висевший в специальном шкафу. В отличие от обычного, в нем не было карманов; рукава и воротник наглухо застегивались.

Островский надел на голову шапочку и закрыл лицо маской; затем настала очередь перчаток.

Он походил по тамбуру еще несколько минут, давая УФ-излучению время, необходимое для стерилизации помещения.