Рейчел Уорд - Числа. Трилогия

— Я хочу, чтобы вы по очереди вставали и зачитывали вслух то, что написали. Смеяться над вами никто не станет. Все в одинаковом положении. Попробуйте.

Op попритих.

— Эмбер, ты первая. Давай, выходи к доске. Не хочешь? Ладно, можешь с места, читай громко, отчетливо, чтобы все слышали.

И так одного за другим. Каникулы, дни рождения, праздники. Чего тут еще ждать? А один парень, Джоэл, описал тот день, когда родился его младший братишка, — и тут в классе что-то изменилось. Все вдруг навострили уши: Джоэл рассказывал, как помог маме дойти до ванной, как завернул малыша в старое полотенце. Пара девчонок шумно выдохнули, когда он закончил, друзья хлопали его ладонь в ладонь, когда он возвращался на место. Что же, все по-честному, он поступил правильно, но у меня внутри все сжалось — при мысли о беззащитности, о хрупкости, о том, что их конец прописан с самого первого дня. Нет, это слишком. Маленькие дети — это не мое.

Следующим вышел Жук. Он долго топтался на кафедре, переминался с ноги на ногу, пялился в свой листок. Было ясно: ему хочется одного — свинтить.

— А это, блин, обязательно? — спросил он, прижимая листок к боку и закидывая голову, чтобы задрать глаза в потолок.

— Обязательно, — твердо ответил Маккалти. — Давай, мы все слушаем.

Тут он был прав. Класс стих, всех проняло.

— Ладно. — Жук поднес листок к глазам, чтобы не видеть нас и чтобы мы не видели его. — Лучший день в моей жизни — это когда бабушка возила меня к морю. Это место называлось Вес- тон-на-чем-то-там, балдежное название. Мы несколько часов ехали на автобусе, я заснул. Потом приехали — я никогда в жизни не видел такого простора. До моря было несколько миль, и еще там был огромный пляж. Мы ели чипсы и мороженое, а еще там были ослы. Я покатался на осле, было странно, но прикольно. И мы прожили там дня два вдвоем с бабушкой. Круто было.

На задней парте кто-то заржал, однако беззлобно. Жук сгорбился от облегчения. Дело сделано. Он вернулся на место.

А вскоре настала моя очередь. Кожу покатывало, я прочувствовала все нервные окончания в своем теле, пока дожидалась, когда Макак назовет мое имя. И вот наконец:

— Джем, теперь твоя очередь.

Я пошла к доске; одетая, я чувствовала себя голой. Повернулась, не поднимая глаза: не хотелось видеть, что все на меня смотрят. Наверное, нужно было что-нибудь придумать прямо на месте, притвориться такой же, как все, изобрести какую-нибудь слюнявую историю про замечательное Рождество, подарки под елками, какую-нибудь такую фишю. Но я не умею соображать так быстро — всяко не тогда, когда на меня смотрят. С вами так не бывает? Только потом до тебя доходит: можно было сказать вот это, ответить вот так вот, сразить их, чтобы они больше уже не встали. Но я стояла у доски, перепуганная, растерянная, и мне ничего не оставалось, только прочесть написанное. Я глубоко вдохнула и начала:

— Лучший день в моей жизни. Встала утром. Позавтракала. Пришла в школу. Обычная скучища. Обычная мысль: что я тут делаю? Никто меня не замечает, ну и ладно. Сижу в одном классе с другими недоумками — наш специальный класс.

Зря трачу время. Вчера было то же самое, но вчера прошло. Завтра может и не настать. Есть только сегодня. Лучший и худший день моей жизни. Хрень, короче говоря.

Когда я закончила, повисла тишина. Глаз я не подняла, прислонилась к доске, сгорая со стыда. Тишина звенела в ушах, оглушала. А потом кто-то крикнул:

— Ладно, не хнычь! Может, и не помрешь!

И понеслось: вопли, гогот.

Что-то грохнуло — я непроизвольно подняла глаза. Жук перескакивал через стулья и парты. Добрался до шутника, сидевшего в заднем ряду — его звали Джордан, — заломил тому руку и хряснул по физиономии. Класс взревел — Джордан отбивался, остальные мальчишки превратились в тявкающую стаю, сбились в тесный, агрессивный клубок. Маккалти бросился к месту битвы, пробиваясь сквозь толпу, расталкивая плечи, протискиваясь между телами.

Я смяла свой листок и уронила его на пол, потом выскользнула за дверь и побежала по коридору. У меня была одна мысль: исчезнуть, найти какую-нибудь дыру, где можно побыть одной. И чтобы никогда больше не возвращаться в эту пыточную камеру. Я несколько часов проболталась по улице где попало — по всяким местам, где тебя никто не видит и всем на тебя наплевать, — а потом мне надоело болтаться по темноте.

Я вернулась к Карен, подошла к кухонной двери. Я думала, что Карен уже спит — было уже за полночь, — но оказалось, что она сидит за кухонным столом, стиснув в ладонях чайную чашку, и лицо у нее блекло-серое. Карен чего только в жизни не перевидала: младенцы, малыши, «трудные» подростки вроде меня. На ее попечении перебывало двадцать две сироты. Она крепко вымоталась. Я в очередной раз проверила ее число: 1472012. Ей осталось три года.