Карло Мартильи - Выбор Зигмунда

К нему подошел швейцарский гвардеец и спросил по-английски, что он ищет. Фрейд ответил ему по-немецки, и швейцарец, услышав свой родной язык с мягким австрийским акцентом, провел его к заднему входу капеллы, шагая впереди доктора с короткой алебардой в руке, словно служил ему эскортом. Они шли среди суровых фигур прежних пап, которые с картин следили взглядами за проходившим мимо них врачом – евреем, атеистом и курильщиком.

Войдя в капеллу, Фрейд сразу же оказался перед гигантской фреской – «Страшным судом» Микеланджело. Она как будто сама придвинулась к нему вплотную. Когда прошел первый момент потрясения, ученый огляделся. Капелла была полна бурлящей толпой; в основном здесь были миряне-буржуа с женами, матерями и сестрами; женщины были одеты в темные длинные платья, стянутые в поясе лентами с бантами, и закрывали лица вуалями. Окинув эти темные пятна взглядом, Фрейд решил, что они плохо сочетаются с яркими красками, сияющими на всех четырех стенах и на сводчатом потолке. Здесь гораздо больше подходит его собственный костюм в колониальном стиле, хотя, возможно, костюм слишком помят.

Фрейд почувствовал, что кто-то коснулся его руки, и отдернул ее – а потом встретился взглядом с де Молиной-и-Ортегой.

Увидев ученого, тот сразу же сказал:

– Спасибо, что пришли.

Значит, записку написал он.

– Мое почтение, ваше высокопреосвященство, – ответил Фрейд, хотя помнил, что на сеансе молодой прелат просил называть его по имени.

– Прошу вас, посмотрите на центр свода, где Адам получает от Господа жизнь. – Де Молина подал доктору большой театральный бинокль. – Что вы видите?

Фрейд несколько секунд возился с настройкой и наконец навел бинокль на центральную фреску – она находилась в двадцати метрах над их головой.

– Хорошо посмотрите на то, как ведет себя Адам, – продолжал говорить де Молина-и-Ортега. – Он начинает жить, должен бы чувствовать счастье; но его лицо выражает покорность, а может быть, даже печаль.

Фрейд готов был признать, что собеседник прав. Даже поза первого человека своей расслабленностью выражала безволие. Нечто похожее он наблюдал у самых депрессивных пациентов.

– А теперь, если вам удастся, наведите бинокль на лицо Бога. Я знаю, что это кажется невероятным, но глаза нет, и лицо ничего не выражает. Микеланджело, конечно, знал, что делал, но какой вывод сделаете вы?

Ни один наблюдатель не мог бы рассмотреть эту подробность, стоя на полу, но с помощью бинокля Фрейд смог выяснить, что Де Молина был прав и на этот раз. Это очень странно. В ту эпоху великие мастера ничего не делали случайно: они должны были внимательно исполнять желания заказчика, чтобы не рисковать своей жизнью. А Микеланджело в этом случае вообще имел дело с грозным папой Юлием Вторым – фамилия которого, кажется, была делла Ровере. И писал только святые фигуры потому, что одни лишь князья Церкви имели чем заплатить за его искусство. А светские князья следовали тому же ритуалу, чтобы не навлечь на себя гнев Бога. Но когда Микеланджело ради удовольствия изображал лица простых людей, это всегда были сцены нищеты или мести, почти никогда – спасения.

Поэтому Фрейду пришла на ум догадка: Микеланджело рассчитывал, что на такой высоте никто не заметит отсутствие Божьего глаза. А ведь оно метафорически означает, что Бог не присутствует в мире. Если бы кто-нибудь хотя бы заподозрил это, великий живописец был бы повешен, несмотря на все свое мастерство.

Возвращая прелату бинокль, Фрейд помедлил несколько секунд, прежде чем ответить: нужно было вытеснить из ума эти исторические предположения и сосредоточиться на современных догадках. Просьба де Молины-и-Ортеги явно означала или душевный дискомфорт, или желание продолжить первый сеанс. Своими вопросами де Молина, несомненно, хотел сказать ему что-то, о чем раньше молчал, и от ответа зависело, закроет прелат перед ним свой внутренний мир или откроет, а открытость была необходима для успеха следующих встреч.

Конечно, это место совсем не подходило для попытки пробить окно в душу кардинала, но упустить такую возможность Фрейд тоже не мог. При этом он должен говорить авторитетно, как положено врачу. Доктор вынул из кармана часы, посмотрел на них, вздохнул и сказал:

– Я полагаю, Микеланджело хотел показать, что человек осужден на несчастья. Но, – внезапно добавил он, увидев, как радость озарила лицо де Молины, – я не думаю, что вы позвали меня сюда для того, чтобы показать детали фрески.