Дмитрий Болотин - Лабиринт

В семнадцать лет я кое-как умудрился успешно пройти вступительные экзамены в один из ВУЗов Питера – мне было не важно, куда поступать, главное, подальше от дома – и в конце августа я половину из всех своих накопленных денег потратил на билет до Санкт-Петербурга. Никому не сказав, я просто собрал свои вещи и уехал из дома. Лететь нужно было четыре часа, а так как разница с Новосибирском в часовых поясах тоже составляла четыре часа, то фактически я должен был прибыть в Питер примерно в то же время, что и вылетел из моего города. В тот момент я наблюдал в иллюминатор за движением солнца на небе – оно было неподвижно, и я ясно представлял у себя в голове, что самолёт парит в воздухе на месте, компенсируя работой двигателей сопротивление воздуха, а земной шар медленно вращается под нами. Не я улетал из того ада, в котором жил, а сам земной шар уносил всё моё прошлое за тысячи километров от меня.

Через три дня мне позвонила мать с резонным вопросом о том, где я и какого чёрта не появляюсь дома. Я сказал ей, что теперь учусь в Питере, уже заселился в общежитие, и что в ближайшие пять лет, а в идеале больше никогда, возвращаться домой не собираюсь, и получил огромное моральное удовлетворение от тех пяти секунд её молчания, когда она не могла произнести ни слова от удивления. Я не помню, о чём шёл разговор дальше, но с тех пор она лишь пару раз поздравляла меня по телефону с днём рождения, а потом и вовсе перестала звонить.

Я поддерживал связь с Верой, когда она была школьницей. Затем она поступила учиться в Москву на факультет, связанный с нефтепереработкой, и у нас была традиция встречаться раз в месяц. Поочерёдно она приезжала ко мне на выходные в Питер, и я к ней в Москву. В первое время она пыталась заводить разговор о семье, но быстро поняла, что мне это не интересно и больше об этом никогда не заговаривала. Несмотря на то, что я с ней периодически созваниваюсь, последний раз я её видел шесть лет назад на её выпускном. После этого она уехала во Владивосток работать по специальности. Приятно было думать о скорой встрече с ней: в ноябре у неё будет свадьба, на которую она меня пригласила.

Во время первого года учёбы я подрабатывал репетитором и в лучшем случае успевал на половину из тех пар, которые у меня были, так как параллельно ещё работал в лаборатории для того, чтобы сделать курсовую работу. Но затем руководитель, у которого я делал курсовую, ушёл на пенсию, и по его рекомендации с начала второго курса я попал в группу Фёдора Борисовича. Изначально я не знал, кто это, но именно встреча с ним стала одним из краеугольных камней моей жизни. Это был семидесятиоднолетний академик РАН, лишь по первому взгляду на которого уже можно было понять, что у него тяжёлый характер. Первый год всё было относительно хорошо: кажется, он даже не знал, что я работаю в его научной группе, так как все непосредственные вопросы я обсуждал с его аспирантом. Приходилось работать много: обычно я приходил к восьми утра и уходил в десять часов вечера. В среднем, я проводил по семьдесят часов в неделю в лаборатории и ограничивался посещением лишь наиболее важных предметов. Это не мешало мне за три дня до каждого экзамена самостоятельно разбираться с полугодовой или годовой программой курса и сдавать всё на пятёрки. Вследствие значительных успехов в учёбе и наличия уже на тот момент некоторых научных достижений я мог не переживать по поводу подработки. В сумме по всем стипендиям у меня получалось около тридцати семи тысяч рублей в месяц, что для студента, живущего в общежитии и необременённого платой за аренду квартиры и жилищно-коммунальные услуги, да ещё и по тем временам, было очень хорошей суммой. Я с уверенностью мог сказать, что жил я лучше многих своих однокурсников, по крайней мере, так казалось со стороны.

С третьего курса Фёдор Борисович начал работать со мной без посредников, что было уникальным случаем. Обычно он брал под своё крыло аспирантов, но никак не студентов. Узнав его получше, я понял, что он не просто имел тяжёлый характер, он был деспотом. Более авторитарных и бескомпромиссных людей, чем он, я никогда не встречал, даже после того, как закончил ВУЗ. Он придирался к мельчайшим оплошностям моей работы и мог запросто на моих глазах разорвать в клочья работу, которую я кропотливо писал несколько недель, со словами, что всё нужно переделать. Но, несмотря на это, он уделял мне немало времени: около двух часов в неделю он лично объяснял мне все нюансы работы и заранее предупреждал об ошибках, которые лучше было не допускать. Я думал, что со временем он станет ко мне лояльнее, но чем больше он меня учил, тем жёстче ко мне становился. Я помню наш разговор в конце третьего курса, когда я пришёл к нему с очередным отчётом о работе.